Клементе Гонсалес - Путин, водка и казаки. Представления о России на Западе

Лагерь беженцев был под Назранью. Рядом — Владикавказ, похожий на обычный провинциальный городок: симпатичные деревья, тенистые аллеи, трамваи. Назрань вызывает в памяти деревню, расположенную где‑нибудь на востоке Турции — пыль, разбитые дороги, коровы, пасущиеся прямо на улице. Было понятно, что дела в этом городе плохи, и так продолжалось все время, что у власти в Ингушетии был Мурат Зязиков. Совершенно неконтролируемые сотрудники служб безопасности, которые похищали, пытали и уничтожали подозреваемых в терроризме. Боевики, которые расстреливали и взрывали и военных, и мирных жителей. Ингушетия — крошечное место, пятьдесят километров в ширину — была компактной машиной для убийств.

Я разговаривал с родителями Эльзы Кунгаевой — девушки, убитой полковником Будановым, и впервые в жизни столкнулся с трагедией, которая не умещалась в моей голове: Буданов пытал ее, он ее задушил, а потом приказал своим солдатам спрятать тело так, чтобы никто его не нашел. Родители Эльзы жили в лагере беженцев, в одной из потрепанных палаток: их сын был болен, и лежал в углу за занавеской. Возможно, он заболел от того, что случилось с его сестрой. Палатку освещала тусклая лампочка на шнуре. У матери, Розы Кунгаевой, была огромная папка бумаг по делу Эльзы. С мужем Виссой она постоянно ездила на суд над Будановым в Ростов, и это было поразительно: они продолжали бороться несмотря ни на что.

В 2006 году я провел два дня с Рамзаном Кадыровым — писал о нем для «Sunday Times». Кадыров пригласил нас с фотографом в свой особняк в Центорое. Когда мы вошли в дом, его родственники совершали суфийский ритуал «зикр», дружно двигались по кругу и произносили молитвы. Мы со всего размаха, без предупреждения, попали в совершенно иной мир. Кадыров настаивал, чтобы его звали Рамзан, был дружелюбен и харизматичен. Мы сидели втроем на кухне, он кормил нас едой собственного приготовления, клал нам на тарелку большие куски мяса. Уже тогда чувствовалось, что стоит ему щелкнуть пальцами, и он получит абсолютно все, что хочет. Иногда мы ждали его часами, а потом ночью вбегал человек, кричал: «Интервью через 15 минут», — и нас сажали в машину, которая мчалась со скоростью 150 километров в час. В поместье у Кадырова жили тигр и лев. Он нам их показывал и, чтобы подразнить зверей, плевал им в морды. Помню, один раз мы остановились в каком‑то дворе. Кадыров выпрыгнул из машины и начал считать: «Раз, два, три, четыре». Пока он считал, из‑за дома выбегали вооруженные до зубов люди, числом до пятидесяти человек. Потом все эти вояки промаршировали вокруг нас, а Кадыров кричал им «Аллах акбар!», и они хором отвечали. Было понятно, что он считает себя ханом, а всю страну — своими владениями. Его образ многим кажется притягательным: кронпринц, реконструирующий Чечню. Но мир в Чечне построен на крови.

Кадыров харизматичен, но в этом нет ничего особенного: многие авторитарные правители обаятельны. Я рад, что в Чечне сейчас гораздо спокойнее, чем было раньше, но я не верю, что этого невозможно было достичь без диктатуры. Каждый раз, когда я чувствую искушение поверить в сказку о мирных изменениях, я напоминаю себе: эти люди, скорее всего, убили моего друга Наталью Эстемирову. Я много раз общался с ней, когда приезжал в Чечню. Она была невероятно очаровательная и невероятно смелая.

Мне кажется, русские обязательно хотят в кого‑то или во что‑то верить. Они одержимы грандиозными проектами и не склонны к ежедневному и кропотливому труду. Они грезят о подвигах, хотят с ходу вырастить самую большую в мире свинью или построить самую мощную ракету…

В 2008 году я прошел по Северному Кавказу пешком. Путешествие длилось четыре с половиной месяца — с небольшими перерывами. Идея моя была в том, чтобы дойти от Черного моря до Каспийского. Я хотел стать первым иностранцем, проделавшим подобный путь: насколько мне известно, никто по подобному маршруту не ходил. Я начал свой поход в Сочи и решил завернуть в Абхазию перед тем, как отправиться на восток. Там меня и арестовали по подозрению в шпионаже.

В Сухуми меня допрашивал человек в полосатом костюме, сидящий за столом, на котором была статуэтка Феликса Дзержинского. Он говорил мне: «Ты не репортер, ты один из нас, ты работаешь на MI6». В эту переделку я угодил совершенно случайно: в абхазских горах была деревушка, которую мне хотелось посетить. Но из‑за половодья пешком туда было не добраться, и я решил воспользоваться легким самолетом. Я сам, по своей воле, пошел в местную службу безопасности просить разрешения на вылет. Не успел я открыть рот, как меня сцапали. У человека, который меня допрашивал, была папка с моим делом. Вероятно, они завели его, потому что я несколько раз был в Абхазии в качестве журналиста. Меня гоняли по цепочке «хороший полицейский — плохой полицейский». Заводили в комнату, где якобы чего‑то ждали другие люди, и я послушно сидел вместе с ними, а потом, совершенно неожиданно, эти люди начинали меня допрашивать. С психологической точки зрения процесс был обставлен безупречно. К счастью, я дозвонился одному из своих московских коллег, он раздобыл номер мобильного министра иностранных дел Абхазии, по которому я позвонил и спросил: «Что здесь, черт возьми, происходит?!». Утром меня отпустили на свободу.

Когда ты не знаешь, к кому обращаться за защитой, то чувствуешь себя неуверенно. В России ты никогда не можешь положиться на закон, ты не знаешь, кто действует во имя справедливости, а кто — против нее. И непонятно, улучшится ли твое положение, если ты начнешь искать защиты у властей…

С точки зрения физической нагрузки путешествие по Северному Кавказу нельзя было назвать особенно тяжелым. Мне не нужны были ботинки с «кошками», альпеншток и ледоруб. Я прошел весь путь в обычных ботинках, ночевал в палатке и пастушьих кошарах. Пастухи оказались очень приятными людьми: кормили сыром, поили айраном, рассказывали байки, показывали тропинки до перевалов. Но они совершенно не понимали, почему я путешествую один. Это такая советская и российская традиция: коллективное мышление, работа и отдых по группам.

В Ингушетии и Чечне я шел по дорогам, не забираясь в горы. Компанию мне составили мои друзья, местные ребята, которых я к тому времени давно знал. Милиция интересовалась мной только в Дагестане, где я три недели шел через горы, — с одной стороны, я в их глазах выглядел полным безумцем, с другой стороны, поскольку местные власти постоянно говорят о том, что ЦРУ помогает фундаменталистам на Кавказе, они, наверное, думали, что британцы не остались в стороне, и я тащу боевикам рюкзак, полный денег.

Настоящих боевиков я видел один раз — в Верховном суде Кабардино‑Балкарии, в Нальчике. 58 исламистов, которых судят за нападение на город в 2005 году. Больше всего меня поразило их поведение во время процесса. Я предполагал, что боевики будут запуганными и даже трусливыми. Но они болтали, хлопали друг друга по плечу, уверенно вели допрос свидетелей. Один из адвокатов сказал мне, что эти ребята были мирными людьми, но перешли к насилию, когда у милиции в начале 2000‑х появились варварские методы «перевоспитания»: исламистов насиловали бутылками, поили водкой, выбривали на головах кресты. Но все эти испытания, как мне показалось в суде, только сплотили их, сделали еще увереннее в своей правоте. Подсудимые требовали вызвать свидетеля, одного из бывших министров Кабардино‑Балкарии. Они говорили: «Вызовите его поскорее, пока он еще жив». Было понятно, что они имеют в виду: пока наши люди в горах не убили его.