Оскар Курганов - Разные годы

Вы увидите еще дымящийся танк и пройдете вслед за майором к истребителям-артиллеристам, которые его подожгли. Там, в маленьком блиндаже, вам покажут низкорослого и щуплого сержанта-наводчика Александра Шевырева, который «бьет без промаха». В блиндаже люди чистятся, отдыхают, при свете коптилки прочитывают только что привезенные газеты, над кем-то подшучивают, но почти не упоминают о дневном бое. Он уже в прошлом, и то, что они с успехом отбили атаку врага, представляется им само собой разумеющимся. Люди уже достигли той степени воинской зрелости, мастерства и опыта, когда удачный выстрел или меткий удар по врагу никого не удивляет.

Вы присматриваетесь между тем к жизни и быту артиллеристов — к их домовитости, к их аккуратности, предусмотрительности, к их привычке все делать всерьез, с расчетом, к их спокойствию и в то же время постоянной настороженности, и, отметив все это, вам кажется уже чудовищной или смешной мысль, что этих людей можно застигнуть врасплох или запугать, или смять. У них же все помыслы о том, что их ждет там — впереди.

От артиллеристов дорога ведет к саду, где в палатке разместился госпиталь, пункт первой помощи, и там в эту как будто тихую ночь вы видите воинов с тяжелыми или легкими ранениями, слышите стоны и суетливый говорок усталых санитаров и врачей, до вас доносится чей-то бред и чье-то трагическое замечание: «Неужели не выживет?» Здесь никто не интересуется, где и при каких обстоятельствах были ранены эти люди: для этого нет времени. Им прежде всего оказывается помощь, и, если кого-нибудь не удается вырвать из уцепившихся лап смерти, доктор выходит из палатки в ночную прохладу для того, чтобы через минуту вновь приняться за работу: он ведь не может, не имеет права поникать головой — таковы будни войны.

Отсюда можно по полю пройти к пехотинцам. Капитан Андрей Кузовлев, тот самый, который в тяжелую осень 1941 года штурмовал элеватор под Калинином, теперь разместился со своими воинами на румынской земле. Какой огромный и верный путь прошел этот человек, если война привела его сюда! Кузовлев с уверенностью и знанием дела говорит: «Будем еще не здесь, а кое-где подальше!»

И вновь до рассвета вы живете в сфере огня и обстрела, но робость, охватившая вас, когда шли сюда, исчезла, потому что и вам передаются мужество, твердость и сдержанность людей, которые сражались под Калинином, под Сталинградом, под Харьковом, у Днепра, у Прута. Все эти люди, прошедшие тысячи километров по узкой, еле видимой тропе, проложенной между жизнью и смертью, могут с полным правом утверждать, что они несут в своих недрогнувших сердцах жизнь и мир народам. Могут ли этих людей удержать контратаки, танки или бомбардировки врага, если они выдержали его более сильный натиск, а теперь, опрокинув и прогнав гитлеровцев с советского юга, бьют их на румынской земле. И когда утром Кузовлеву докладывают, что враг вновь предпринимает контратаку, он отвечает: «Слышу» — и продолжает свой завтрак, потому что знает: его люди будут действовать умело и настойчиво, как и всегда, и вскоре вы убеждаетесь, что за этой уверенностью таится реальная сила.

Итак, вы увидели советских воинов за Прутом, на полях сражений, на дорогах войны, в городах и селах. И везде проявляются их высокая нравственная сила, их такт и организованность. Так может вести себя только армия-освободительница, армия, сознающая и умеющая отстаивать правоту своего дела.

По румынской земле идет человек, испытавший все муки войны, и он не вернется домой до тех пор, пока народам Европы не будет открыт путь мира, труда и свободы.

Румыния, 1944

Три дня наша дивизия дралась на узкой дороге, вымощенной камнем, и, выбив врага из двух венгерских городков, продвигалась на север по тяжелой и липкой грязи, порой под проливным дождем.

Далеко позади остались Трансильванские Альпы с их крутыми, скалистыми обрывами, головокружительными поворотами и подъемами, непрестанными снегопадами, минированными перевалами, потребовавшими нечеловеческой выносливости. На равнине дивизия столкнулась с иными трудностями. Нашим воинам пришлось идти по безбрежной земляной глади — ни бугорков, ни лесов, ни оврагов. Человек, идущий по дороге, виден далеко-далеко, насколько хватает зоркий глаз.

И здесь, на Венгерской равнине, наши воины шли с боями днем и ночью. Дивизия, о которой я пишу, двигалась, как и вся армия, в осеннее дождливое время, когда поля превратились в болота, а проселки и тропы оказались труднопроходимыми. И успех сражений опять-таки зависел не только от воинского мастерства офицеров и солдат, но и от их выносливости. За последние дни дивизия дралась на дороге, и это было для нее своеобразным отдыхом. Но вот полковник опять повел своих воинов по полям, где еще желтели скирды кукурузы, где в наполненных мутной водой воронках от снарядов и бомб плавали тыквы. В этом месте дорога поворачивала на северо-запад, и полковник хотел за ночь срезать угол, чтобы оказаться в тылу вражеской обороны, которая здесь концентрировалась в одиноких венгерских хуторах.

Но не так-то легко пройти полями под дождем, в кромешной тьме по грязи провезти артиллерию и снаряды или даже пронести легкое вооружение. Полковник сначала, раздумывая, ходил по пустой избе, потом принял решение и поручил обходный маневр третьему батальону капитана Сергея Панюшкина.

— Ну, как ваши люди? — спросил он у Панюшкина.

— Люди поужинали, — ответил капитан, — и легли спать.

— Где же они спят? — удивился полковник.

— На кукурузе и пепле им мягко, а дождь — солдату не помеха, — усмехнулся Панюшкин. И только теперь все заметили, что сам он весь промок.

— Ну, вот и хорошо, в полночь побудишь и — в путь-дорогу. До рассвета выйти к шоссе.

Панюшкин вернулся в батальон в том обычном возбуждении, какое бывает у человека перед боем. Хоть воевал он уже четвертый год, был в памятные дни и под Москвой, и под Орлом, и на Днепре, и под Уманью, прошел весь путь от Ясс до подступов к Будапешту, дважды был ранен и привык жить под огнем, — предстоящий путь казался ему очень трудным.

Низкие тучи нависли над землей. На дороге рвались вражеские снаряды, и огонь освещал лошадей и повозки, на которых, обнявшись под плащ-палаткой, спали пулеметчики. Панюшкин всех знал в батальоне, не раз эти люди спасали его от смерти, и дружба, крепившаяся в походах, поддерживала его в самые тяжкие минуты. В ту дождливую ночь на чужой земле, под чужим небом он чувствовал себя в батальоне, как в родной семье.

Панюшкин вырос под Краснодаром, в батальоне его звали казаком, но в станице своей он был учителем. Он пошел в пехоту и никогда еще не жалел об этом. Панюшкин понимал, что на долю пехоты выпадают самые трудные дела. Но на нашей земле немало людей, которые не любят легких дел, и ими-то он и гордился.