Анатолий Виноградов - История молодого человека (Шатобриан и Бенжамен Констан)

Этот небольшой роман написан в 1806 году после нескольких лет совместной жизни с мадам де Сталь. Писательница, автор замечательной книги "О Германии", автор "Коринны", книжки, изрубленной в куски жандармами Наполеона за то, что в ней "ни слова не говорится об императоре", писательница эта сделала очень много для доказательства своей любви к Констану; не беря с него никаких обещаний, она развелась с мужем, но он не женился на мадам де Сталь. Он продолжал переписываться со своей брауншвейгской приятельницей Шарлоттой фон-Гарденберг, скрывая переписку от подруги своих будней. Мадам де Сталь овдовела, и это не принесло никаких перемен в ее судьбу. Летом 1808 года, пряча в баул рукопись "Адольфа", Констан внезапно уехал. На маленькой почтовой станции из дилижанса вышла его корреспондентка. Бенжамен Констан и Шарлотта фон-Гарденберг тайком перевенчались и уехали в Женеву. Но мадам де Сталь тяжело приняла это вероломство. Она появилась в Женеве, начались душураздирающие сцены. Шарлотта приняла яд, ее удалось спасти. И, однако, "Постоянный только в непостоянстве" бросил жену и уехал с мадам де Сталь в Коппе. Казалось бы, навеки. Припомним, сколько раз появлялись романы о том, как сословные границы мешают любящим людям соединиться, как семейная вражда заводит молодых людей в тупик в семьях феодалов, как, наконец, тысячи предрассудков, расчетов и неуловимых, непреодолимых препятствий становятся на пути любящего сердца* {Вертер, которому общество и общественные обязательства ставят препятствия}, все это было знакомо, все это было естественно, все это вызывало сочувствие. И вдруг тут, в романе "Адольф", перед читателем открывается ужасающая картина внутренней опустошенности чувств. Общество обладает ядом, не препятствующим соединению, а разлагающим чувство. Бенжамен Констан живет несколько лет совершенно уединенно в Геттингене.

Наступил 1816 год. Людовик XVIII опять царствовал во Франции. Европа чувствовала себя на пожарище. Тысячи пушек и миллионы подкованных сапог, сотни тысяч лошадей истоптали ее вдоль и поперек. Наполеоновские войны кончились, Франция вернулась к старой границе, дворяне-эмигранты в'ехали, в старые имения. Кто мог наживался, кто мог сидел за конторкой, кто не мог, тот должен был итти в священники, которых появилось невероятное множество, как в нынешней Италии, где чуть не каждый десятый встречный является церковником. Молодое столетие тщетно звонило в церковные колокола. Этот грустный меланхолический перезвон в зимнем воздухе Франции был похоронами несбывшихся надежд. Очень знаменательно, что именно в этом году Бенжамен Констан напечатал своего "Адольфа". Прошло десять лет, прежде чем он на это решился. Десять лет он колебался опубликовать слишком автобиографический документ о своей победе над сердцем женщины, сумевшей стойко бороться и выдерживать гонения Бонапарта. Первоначальная мысль о том, что эта женщина стоит его победы, ни разу не сменялась у Констана мыслью о том, что он сам этой победы не стоит. В этой постоянной борьбе с самим собою и с нею, он ее заразил своими колебаниями, своим анализом, своим умением разложить все привлекательные цельные чувства на составные непривлекательные элементы, своим безволием. Одна интересная черта: философ и социалист Сен-Симон заговорил о женской свободе. Элеонора в "Адольфе" именно такая свободная сен-симоновская женщина. В "Адольф " обсуждается вопрос об условиях верности, и при отсутствии внутренней уверенности в прочности своего чувства герой перекидывает свое внимание на те условия, при которых человеческое общество может обусловить прочность суб'ективного чувства. Этот как будто несложный по фабуле роман с железной логикой ведет читателя к обвинению против общества, так как общество, поддерживая помощью целого ряда предрассудков и фальшивых мнений, порабощает дух и уничтожает волю, не признавая внутренне-благородные союзы в том случае, когда они не укладываются в юридические, моральные, обывательские ящики, придуманные новым веком. Однако герои констановского романа и не думают бороться с этим обществом. В этом все дело. Смотрите, как рассуждает герой: "Я могу сказать в свое извинение, что надо время, чтобы привыкнуть к людям, каковы они есть, какими создали их эгоизм, тщеславие, аффектация и трусость. Удивление, которое чувствуешь в ранней юности при виде столь искусственного и столь произвольного устройства общества, выказывает скорее естественный образ мыслей, чем зловредное умственное направление. Кроме того, обществу нечего опасаться нас; оно так угнетает нас, его тупое влияние настолько могущественно, что ему не нужно много времени, чтобы преобразовать нас согласно общему образцу. Тогда мы изумляемся нашему первому удивлению, подобно тому как с течением времени начинаешь свободно дышать в наполненной людьми комнате, где нам сначала казалось, будто мы задыхаемся".

Бывают такие тяжелые морщины десятилетий, такие эпохи безвременья, когда молодежь, вступающая в жизнь, выходит на дорогу пятками вперед, каждый шаг тащит ее к тяжелым призракам прошлого, к отравленным колодцам неприятельского нашествия, и свежесть ее чувств бывает отравлена дыханием, питьем и пищей. Такими отравленными годами для молодежи были последующие десятилетия. Общество калечило людей, зловеще звучали слова книги Констана: "Самое страстное чувство не может бороться против установленного порядка вещей. Общество слишком сильно. Это придает слишком много горечи любви, не признанной и не одобренной обществом. Горе поэтому женщине, ищущей себе опоры в чувстве, которое все в совокупности желают отравить и против которого общество, если оно не обязано признавать его законным, вооружается всем, что есть наиболее дурного в сердце человека, чтобы уничтожить все, что есть в нем хорошего".

В черной одежде, в черных чулках и в черных туфлях этот молодой человек появился в европейских домах. В нем мы узнаем старого знакомого: это тот же Ренэ, снявший голубой сюртук с черным бархатным воротом и белые атласные чулки. Внимание к этому юноше было привлечено повсюду, его меланхолические повадки, его грусть, его поза неприкаянного человека обратили на себя внимание многих. Вяземский с Пушкиным затеяли переводить "Адольфа". Вяземский осуществил этот перевод, а Пушкин еще задолго до "Евгения Онегина", работая над "Кавказским пленником", писал: "Характер пленника неудачен: это доказывает, что я не гожусь в герои романтического стихотворения. Я в нем хотел изобразить это равнодушие к жизни и ее наслаждениям, эту преждевременную старость души, которые сделались отличительными чертами молодежи XIX века".

Байрон написал в одном из своих писем об "Адольфе": "Книга заключает в себе мрачные истины, но по моему мнению, это слишком печальное произведение, чтобы рассчитывать на популярность. Я впервые прочитал его в Швейцарии по требованию мадам де Сталь. - Она сама говорит в одном месте об этой книге: "Я не думаю, чтобы все люди были похожи на Адольфа: на него похожи только тщеславные".