Сергей Катканов - Священные камни Европы

Владимирская Русь это уже Русь удельно–княжеская, но русский князь навсегда оказался привязан к городу, и психологически, и экономически. Невозможно было отменить того факта, что «дружина вместе с князем вышла из среды вооружённого купечества» (Ключевский). Русская власть не хотела привязываться к земле, поэтому у нас так и не возникло феодализма, а возникла некая невиданная на Западе политическая реальность.

Верховная власть в стране была коллективной, она принадлежала всему роду Рюриковичей. Уделы делились по старшинству, исходя из того, какой доход они приносили, конкретные князья владели своими уделами временно. Умирал князь старшего удела — на его место заступал не сын, а князь младшего удела, происходила «передвижка». Понятно, что при таком порядке князь не привязывался к своему уделу, вообще не считал его своим, относился к нему, как к временному кормлению, то есть как временщик.

Ключевский недоумевает: «Можно было раз навсегда поделить общее родовое достояние на постоянные наследственные доли, как было у Меровингов при преемниках Хлодвига. Откуда и как возникла мысль о подвижном порядке владения по очереди старшинства?»

А дело, очевидно, в торговой психологии князей. Это психология «перекати–поля». «Олигарху собраться — только подпоясаться», что нам по своей эпохе хорошо известно. Передвижка вызвана соображениями купеческой выгоды. «Почему я должен сидеть в Чернигове, если сидеть в Киеве выгоднее?» — думал русский князь. Западный аристократ думал иначе: «Я сижу в Тулузе, потому что здесь сидел мой прадед, а Париж — не моя земля». Достаточно вспомнить один из рыцарских девизов французского средневековья: «Герцогом быть не хочу, королём не могу, но я сеньор де Куси». Это сказал земельный аристократ, он так врос в родной Куси, что его оттуда и тараном было не вышибить. Неужели он стал бы думать о том, что владеть соседним уделом — выгоднее? А наши только об этом и думали. «Понятие о князе, как о территориальном владельце, хозяине какой–либо части русской земли, имеющем постоянные связи с владеемой территорией, ещё не заметно» (Ключевский).

Поэтому и не появилось на Руси аристократии, то есть сильных и в равной степени уважаемых родов, а вся власть принадлежала роду Рюриковичей. Чтобы основать свой аристократический род, надо врасти в землю, обособится от других и держаться за свой феод до последнего вздоха. Капетинги, очевидно, тоже не отказались бы видеть во Франции свою семейную собственность, раздавая в «кормление» братьям и детям кусочки общей страны, но герцоги и графы в своих уделах чувствовали себя суверенами, у них были свои семьи, и Капетингам было не рекомендовано слишком сильно высовывать свой нос из королевского домена.

Русские же князья «видели в себе не столько владетелей и правителей Русской земли, сколько наёмных, кормовых охранителей страны» (Ключевский). Наши князья просто «крышевали барыг», делая это, как водится, в добровольно–принудительном порядке.

На Западе барон получал свою землю от графа и за эту землю был обязан графу службой, их отношения определялись вассальной присягой. Это и есть классический феодализм. Русский удельный князь опирался не на подконтрольных ему земледельцев, а на наёмников, на то же самое «перекати–поле». «Бояре и вольные слуги в XIV веке свободно переходили от одного князя к другому, служа в одном уделе могли иметь вотчины в другом, перемена места службы не касалась вотчинных прав» (Ключевский). Барон и граф — звенья иерархии, между ними существовала верность, отсюда и представления о чести. Боярин и князь — партнёры, отношения между ними — деловые, то есть длящиеся пока это выгодно.

«На Западе свободный человек, обеспечивая свою свободу… создавал вокруг себя тесный мир, им руководимый и его поддерживающий… Вольный слуга удельных веков… искал опоры для своей вольности в личном договоре на время, в праве всегда разорвать его и уйти на сторону» (Ключевский).

Проще говоря, европейскую свободу обеспечивали крепкие стены замка, русская свобода строилась на принципе «хрен догонишь». Западный аристократ, врастая в землю, прирастал к людям, учился осознавать себя их защитником. Русский «мастер меча» служил тому, кому выгоднее, если кого и защищал, то за плату. Откуда тут взяться представлениям о чести? Русский правитель был силён постольку, поскольку мог нанять много опытных воинов. Так будет ли правитель относится к такому воину, как к равному, как рыцарь к рыцарю? Очень было бы нелепо. Бояр нельзя, конечно, было сильно обижать, могли и к другому князю переметнуться, ну так просто создали такие условия, когда бежать стало некуда, и тогда уже стали смотреть на служивых, как на холопов, потому что личной чести за ними и никогда не признавали. А служивые и сами никакой чести за собой никогда не числили, потому и в холопов обратились без внутреннего напряжения.

А русские богатыри? Илья Муромец очень похож на странствующего рыцаря. Он держит себя с князем очень независимо, его представления о личном достоинстве не оставляют даже лучшего желать, он видит свою главную задачу в защите земли русской, его легко представить в роли защитника «вдов и сирот». Илья Муромец — самый мощный русский миф, в нём трепещет наша народная душа. И всё–таки Илья — не рыцарь. Наш богатырь не являет собой звено иерархии, он не связан никакими нитями ни с кем, он не привязан к земельному наделу. Рыцарь — суверен, на этом и основано его достоинство. Илья — нет. Это казак, то есть свободный человек на службе, которую в любой момент готов бросить. Он не видит никакой чести в сохранении верности князю.

Проходили столетия, Русь замкнувшись в себе, всё–таки поглядывала время от времени в сторону Запада, во всяком случае, это делали наиболее образованные её представители, к каковым, безусловно, принадлежал Иван Грозный. Опричнину часто сравнивали с рыцарским орденом. Например, современный исследователь АЕ. Мусин пишет: «Сама организация опричного войска с клятвенными обетами, чёрной одеждой из грубой ткани, запретом на общение с земщиной, специальной атрибутикой, ритуалами богослужебного характера часто рассматривалась, как подобие монашеского ордена».

Похоже, Иван Грозный вполне сознательно хотел создать некое подобие военно–монашеского ордена, ведь он был хорошо знаком с устройством Ливонского ордена. И всё–таки рыцарского ордена из опричнины не получилось по одной простой причине — опричники не были рыцарями по самой природе своей, по ментальности. Опричники — царевы холопы, даже о руководителей опричнины царь мог легко вытирать ноги, они не возражали, им даже нравилось. Илья Муромец — человек наделённый личным достоинством, но органично не связанный с князем. Малюта Скуратов — человек органично связанный с государем, но начисто лишённый личного достоинства. Опричнина — хороший пример того, что получается, когда пытаются создать орден, не имея рыцарей.