Сергей Катканов - Священные камни Европы

Наполеона принято считать порождением Великой Французской революции, даже сыном революции. Да так ли? Если его молодость пришлась на эпоху революционного катаклизма, и если он сделал военную карьеру благодаря этому катаклизму, это еще не доказывает его кровного родства с революцией. Ведь так же точно и многие из нас, выросшие при советской власти, делавшие карьеру по правилам, установленным компартией, очень обиделись бы, если бы их назвали порождениями Великой Октябрьской революции и детьми компартии. Виноваты ли мы в том, что родились в эпоху владычества большевиков? Мы вынуждены были жить в системе координат, утвержденной коммунистами, но это еще не значит, что мы были влюблены в КПСС. А Наполеон?

Он ни когда не любил революционеров. В 1792 году молодой Бонапарт сказал: «Пойдем за этими канальями». Революционных повстанцев он называл «самой гнусной чернью». Якобинцев он ненавидел, а термидорианские спекулянты, казнокрады и взяточники вызывали у него гадливое чувство. Он шел «за этими канальями», потому что у него не было других вариантов, но они всегда были для него чужими, и он был для них чужим.

Захватив власть, он оказался между двух огней: роялистами и якобинцами. Роялистам он был готов многое простить и забыть, он постоянно шел на примирение с ними, из 145 тысяч дворян–эмигрантов, около 141 тысячи получили право въезда во Францию. В мае 1802 года был издан указ, по которому всякий эмигрант, принесший присягу верности новому государственному строю, получал право въезда во Францию. Он вернул родину тем, кого революция сделала изгоями. И с вождями роялистов он постоянно вел переговоры, явно не испытывая по отношению к ним ни какого предубеждения. А вот якобинцев он ненавидел и преследовал их по–настоящему.

Он ни когда не был революционером, но в начале революции (ему было 20 лет!) еще склонен был считать происходящее благом. Граф Лас — Каз писал: «Император сказал нам, что он со всем пылом воспринял начало революции, искренне поверив в ее идеи, но его пыл стал постепенно остывать по мере того, как он проникся более справедливыми и основательными идеями. Его патриотизм не выдержал тяжести политических нелепостей и чудовищных крайностей революционных органов власти. В конце концов его республиканская вера исчезла».

Наполеон так резюмирует свое отношение к революции: «Революция является одним из величайших бедствий, которые могут постигнуть человечество. Она становится наказанием для того поколения, которое было ее движущей силой, и все преимущества, которые она приносит с собой, не могут избавить от нищеты и бедствий, отравляющих жизнь участников революции… Она все уничтожает, и когда она начинается, то приносит нищету и несчастье всем, а счастье — никому».

Император говорил графу Монтолону, что если бы он захотел использовать революционную ненависть против дворян и духовенства, которую застал при своей высадке в 1815 году, то он прибыл бы в Париж в сопровождении двух миллионов крестьян, но он не пожелал предводительствовать «чернью», потому что его «возмущала самая мысль об этом». Хорош «революционер»…

И тем не менее во время «ста дней» он говорил: «Державы не со мной ведут войну, а с революцией. Они всегда видели во мне ее представителя, человека революции». И в декларации союзных монархов в Лайбахе Наполеон был объявлен представителем революции. Абсурдность этого утверждения до крайности возмутила аббата де Прадта, который писал по этому поводу: «Он — представитель революции! Революция разбила цепи союза между Францией и Римом — Наполеон обновил этот союз. Революция разрушила храмы Всемогущего — он восстановил их… Революция осквернила Сен — Дени — Наполеон привел в порядок аббатство и, очистив его, искупил совершенный грех во имя праха усопших королей. Революция ниспровергла трон — он восстановил его и придал ему новый блеск. Революция изгнала из страны аристократию Франции — он открыл для нее ворота Франции и своего дворца… Этот «представитель революции» привез из Рима главу Католической Церкви, чтобы совершить помазание своего чела елеем, который освятил монаршую власть. Этот «представитель революции», объявленный противником монаршей власти, наводнил Германию королями… Этот «представитель революции», обвиненный в пособничестве анархии, подобно новому Юстиниану, воссоздал… те законы, которые являются основами человеческого законодательства… Этот «представитель революции», грубо обвиненный в разрушении всех общественных учреждений, восстановил университеты и общественные школы, украсил империю шедеврами искусства и совершил те потрясающие и изумительные деяния, которые делают честь человеческому гению…»

То что писал аббат — от слова и до слова — правда. И если правда ну хоть в какой–то мере нам интересна, мы не можем игнорировать бесспорные факты. Наполеон по праву заслужил звание великого победителя революции, он положил предел революционному безумию, он спас возлюбленную Францию от революционеров, и этой чести у него ни кто и ни когда не отнимет. Правда, это не пошло Франции на пользу, в течение XIX века там совершилась еще целая череда революций. Видимо, революционное безумие уже было у французов в крови, и гений императора не мог этому воспрепятствовать. Но была ли кровь самого императора совершенно чиста от этой заразы? Не брезговал же он сражаться под революционным триколором. У него не было другого выхода? Но хотел ли он этого выхода?

Мы привели, казалось бы, достаточное количество фактов, подтверждающих «контрреволюционность» Наполеона. Но вот сам он, после покушения на него, сказал: «Эти люди хотели убить революцию в моем лице. Я — это французская революция». Он ни когда и ни чего не говорил «ради красного словца», и это его суждение, не извольте сомневаться — продуманное, концептуальное. Великий победитель революции вдруг объявляет себя персонификацией той самой революции. Мы не можем это проигнорировать. С этим надо разобраться.

И вот тут вспоминаются потрясающие строки великого русского поэта–мыслителя Федора Тютчева:

Глубина этой мысли воистину потрясает. Тут — все. И то, что Наполеон был сыном революции по факту. И признание его подвига — он отважно вступил в бой с революцией. И трагическая безнадежность этой борьбы — он так и не перестал быть сыном революции, она была у него в крови.

А что мы хотели? Кажется, уже после казни Робеспьера было сказано: «Революция пожирает своих детей». Но и сама революция бывает пожираема исключительно только своими детьми, потому что больше не кому. А в наше время кто еще мог свергнуть коммунистическую диктатуру, кроме высших коммунистических сановников, которые и сами были насквозь пропитаны коммунистическим ядом? Это и определяет трагичность нашей эпохи. Так же было с Наполеоном. Он обезглавил дракона революции и… приставил ему свою голову. Он делал то, что мог в своей праведной борьбе с распространением революционного яда, но он и сам был отравлен этим ядом.