Сергей Катканов - Священные камни Европы

Взять хотя бы рыцарскую верность слову. В мире, где все обманывают всех, невозможно просто собраться, договориться и сделать так, чтобы с завтрашнего дня уже никто не обманывал никого. На формирование представлений о том, что слово чести дороже золота и крепче стали уходят века. И если мы отмотаем ситуацию на века назад, то вдруг увидим, что «слово чести» было просто необходимым условием выживания посреди всеобщего хаоса. В условиях государства обманщика карает государство, олицетворяющее собой общий для всех закон. А если нет закона и нет государства? Если воля человека с мечом и есть закон? В таких условиях мир не может существовать вообще, потому что воля, то есть закон, может меняться каждый день. Для того, чтобы придать миру хотя бы относительную стабильность, надо придать слову человека с мечом большой вес. Сила однажды произнесенного слова должна стать такова, чтобы её не мог преодолеть тот, кто это слово произнес. В любой корпорации, не имеющей возможности опираться на силу государства, удельный вес произнесенного слова становится очень высок. Такой корпорации не на что опереться, кроме нерушимости данного обещания, и любого, кто не держит слова, она карает изгнанием из своих рядов.

И представление о том, что рыцарь должен быть защитником слабых — это не из книжек, не из нашептываний прекраснодушных гуманистов, это даже не влияние Церкви. Это продиктовано неумолимыми условиями выживания, это требование крайней жизненной необходимости. В нашем мире — каждый сам за себя, а государство — за всех, оно и призвано защищать слабых, опираясь на общий для всех закон. Но когда закона нет, а есть только право сильного, либо сильные будут защищать слабых, либо все перережут всех за пару лет. Отсюда требование крайней насущной необходимости: человек с мечом должен защищать человека без меча.

Рыцарский кодекс чести — это не выдумка поэтов, это заменитель уголовного кодекса. Нет писаного закона — должен действовать неписанный, иначе все дружно накрываются медным тазом. Не бывает прав без обязанностей, не бывает власти без ответственности. Не потому что это хорошо, а потому что иначе — ни как. Когда нет специальных сил правопорядка, каждый человек с мечом не просто обязан, а вынужден защищать «вдов и сирот». Он может делать это плохо, но вовсе этого не делать не может. Конечно, в том мире полно было скверных рыцарей, осуществлявших насилие исключительно в личных интересах (как и сейчас полно таких ментов и копов), но вся корпорация не могла бы отказаться от своей социальной ответственности уже хотя бы из соображений самосохранения — в полном хаосе не выжил бы никто.

Таково, на мой взгляд, происхождение «рыцарской чести». Свод правил поведения, первоначально осознанных, как требование насущной необходимости, постепенно становится главной ценностью корпорации. За полтысячи лет эти правила растворяются в рыцарской крови. И тогда (только тогда!) рождается рыцарство. Честь становится уже не просто личной добродетелью, но моральной ценностью рода. Каждое поколение должно хранить и приумножать это коллективное достояние. Славное поведение предков морально принуждает следовать поданным примерам. Таков итог этого чрезвычайно сложного и длительного процесса.

В 1098 году Гийом Рыжий, взяв в плен множество рыцарей из Пуату и Ле — Мана, обращался с ними уважительно, велел развязать им руки, чтобы они могли достойно поесть. Его подчиненные высказали сомнение в разумности такого послабления, он им резко возразил: «От меня далека мысль, что истинно доблестный рыцарь может нарушить данное слово. Если бы он такое сделал, то стал бы навсегда презренным существом, поставленным вне закона».

В XII веке европейская аристократия имела уже достаточно интеллектуальных сил для того, чтобы четко сформулировать интуиции минувших веков. Джон Солсбери пишет: «Обязанность рыцарства состоит в том, чтобы оберегать Церковь, карать вероломство, охранять слабых от несправедливости, обеспечивать мир в стране и проливать кровь свою за братьев своих…» И это не благое пожелание, а отражение реальности. Рыцарство не могло не играть эту роль.

Итак, рыцарство родилось из ментальности франков, а так же особенностей общественного бытия и характера власти в V–XI веках. Но! Параллельно с процессом осознания вождями франков своей роли в этом мире, шел ещё один процесс: воцерковление Европы. Эти два процесса совпадают по времени, они тесно переплетаются, они не отделимы один от другого. Рыцарство родилось из переплетения этих процессов, слившихся в один.

Когда Хлодвиг в V веке отверг арианство и принял православие, мягко говоря, ни чего не изменилось. Перемена церковной юрисдикции и исполнение других обрядов ни на что не повлияли в душах франков и ещё очень долго не могли повлиять. Потребовались века на то, чтобы христианство, уже во многом определявшее внешнюю сторону жизни, начало определять внутреннюю жизнь души. Как рыцарский кодекс чести, долго оформлявшийся в коллективном сознании воинов франков, ещё дольше растворялся в их крови, так же и Евангелие, сначала принятое формально, потом осознанное разумом, постепенно растворяется в крови, и эти люди уже не просто делают то, что велит Церковь и не просто думают так, как предписывает Церковь, они уже и дышат так, как это свойственно христианам, они воспринимают реальность по- христиански.

Бесчисленное количество современных авторов с простодушной наивностью далеких от Церкви людей демонстрируют полное непонимание глубины этого процесса. Человек может быть крупнейшим знатоком средневековья, но если это человек нецерковный, он так ни чего в средневековье и не поймет, потому что будет иметь дело лишь с внешними проявлениями тех процессов, внутренний смысл которых ему не доступен. Если, скажем, группой людей движет вера во Христа, человек, во Христа не верящий, не может понять, что происходит, он объяснит действия этой группы причинами, ему понятными, но не имеющими к делу никакого отношения. Внутренняя логика поступков христианина может быть понятна только христианину, а таковых среди современных авторов, прямо скажем, не лишка.

К примеру, Жан Флори пишет о том, что военную идеологию германских племен «Церковь постаралась обуздать, поставить под свой контроль и направить в желательном направлении». Дело представляется так, что хитрая и ловкая церковь сумела заарканить дикого и буйного жеребца рыцарства, напела ему в уши сладких слов, заставила ходить под церковным седлом, и теперь этот жеребец хоть и по–прежнему диковат, но всё же управляем. Церковь и рыцарство представляются здесь, как две принципиально различных силы, одна из которых подчинила себе другую. Принципиальная порочность этого представления в непонимании того, что рыцарство было частью Церкви, а не силой от неё отдельной. Представьте себе барона 20 поколений предков которого молились Господу Иисусу Христу. Такой барон может быть куда лучшим христианином, чем иной аббат, и его действия ни как не определяются тем, что поет ему в уши аббат, он делает то, к чему призывает его Христос.