Евгений Витковский - Вечный слушатель

О, сей момент

Прекрасен, несравнен, и даже...

ОНА: - А документ?

ЯРОСТЬ ЦЕЗАРЕЙ

Бредет среди куртин мужчина, бледный видом,

Одетый в черное, сигарный дым струя,

В мечтах о Тюильри он счет ведет обидам,

Порой из тусклых глаз бьют молний острия.

О, император сыт, - все двадцать лет разгула

Свободе, как свече, твердил : Да будет тьма!

И задувал ее. Так нет же, вновь раздуло

Свобода светит вновь! Он раздражен весьма.

Он взят под стражу. - Что бормочет он угрюмо,

Что за слова с немых вот-вот сорвутся уст?

Узнать не суждено. Взор властелина пуст.

Очкастого, поди, он вспоминает кума...

Он смотрит в синеву сигарного дымка,

Как вечером в Сен-Клу глядел на облака.

БЛЕСТЯЩАЯ ПОБЕДА ПОД СААРБРЮКЕНОМ

одержанная под возгласы Да здравствует император!

Бельгийская роскошно раскрашенная гравюра,

продается в Шарлеруа, цена 35 сантимов

Голубовато-желт владыка в бранной славе,

Лошадку оседлал и вот - сидит на ней;

Мир видеть розовым он нынче в полном праве.

Он кротче папочки, Юпитера грозней.

Служивые стоят и отдыхают сзади,

При барабанчиках и пушечках найдя

Покоя миг. Питу, в мундире, при параде,

От счастья обалдел и смотрит на вождя.

Правее - Дюманэ, зажав приклад винтовки,

Пострижен бобриком, при всей экипировке,

Орет: Да здравствует! - вот это удальство!...

Блистая, кивер взмыл светилом черным... Рядом

Лубочный Ле-Соруб стоит к воякам задом

И любопытствует: Случайно, не того?..

БУФЕТ

Дубовый, сумрачный и весь резьбой увитый,

Похож на старика объемистый буфет;

Он настежь растворен, и сумрак духовитый

Струится из него вином далеких лет.

Он уместить сумел, всего себя натужив,

Такое множество старинных лоскутков,

И желтого белья, и бабушкиных кружев,

И разукрашенных грифонами платков.

Здесь медальоны, здесь волос поблекших прядки,

Портреты и цветы, чьи запахи так сладки

И слиты с запахом засушенных плодов,

Как много у тебя, буфет, лежит на сердце!

Как хочешь ты, шурша тяжелой черной дверцей,

Поведать повести промчавшихся годов!

ГОЛОВА ФАВНА

В листве, в шкатулке зелени живой,

В листве, в цветущем золоте, в котором

Спит поцелуй, - внезапно облик свой

Являя над разорванным узором

Орнамента, глазастый фавн встает,

Цветок пурпурный откусив со стебля,

Вином окрасив белозубый рот,

Хохочет, тишину ветвей колебля:

Мгновение - и дерзок, и упрям,

Он белкой мчится прочь напропалую,

И трудно, как на ветках снегирям,

Опять уснуть лесному поцелую.

ВОЕННАЯ ПЕСНЯ ПАРИЖАН

Весна являет нам пример

Того, как из зеленой чащи,

Жужжа, Летят Пикар и Тьер,

Столь ослепительно блестящи!

О Май, сулящий забытье!

Ах, голые зады так ярки!

Они в Медон, в Аньер, в Банье

Несут весенние подарки!

Под мощный пушечный мотив

Гостям маршировать в привычку;

В озера крови напустив,

Они стремят лихую гичку!

О, мы ликуем - и не зря!

Лишь не выглядывай из лазов:

Встает особая заря,

Швыряясь кучами топазов!

Тьер и Пикар!.. О, чье перо

Их воспоет в достойном раже!

Пылает нефть: умри, Коро,

Превзойдены твои пейзажи!

Могучий друг - Великий Трюк!

И Фавр, устроившись меж лилий,

Сопеньем тешит всех вокруг,

Слезой рыдает крокодильей.

Но знайте: ярость велика

Объятой пламенем столицы!

Пора солидного пинка

Вам дать пониже поясницы!

А варвары из деревень

Желают вам благополучья:

Багровый шорох в скорый день

Начнет ломать над вами сучья!

ПАРИЖСКАЯ ОРГИЯ

ИЛИ

СТОЛИЦА ЗАСЕЛЯЕТСЯ ВНОВЬ

Мерзавцы, вот она! Спешите веселиться!

С перронов - на бульвар, где все пожгла жара.

На западе легла священная столица,

В охотку варваров ласкавшая вчера.

Добро пожаловать сюда, в оплот порядка!

Вот площадь, вот бульвар - лазурный воздух чист,

И выгорела вся звездистая взрывчатка,

Которую вчера во тьму швырял бомбист!

Позавчерашний день опять восходит бодро,

Руины спрятаны за доски кое-как;

Вот - стадо рыжее для вас колышет бедра.

Не церемоньтесь! Вам безумство - самый смак!

Так свора кобелей пустовку сучью лижет

К притонам рветесь вы, и мнится, все вокруг

Орет: воруй и жри! Тьма конвульсивно движет

Объятия свои. О, скопище пьянчуг,

Пей - до бесчувствия! Когда взойдет нагая

И сумасшедшая рассветная заря,

Вы будете ль сидеть, над рюмками рыгая,

Бездумно в белизну слепящую смотря?

Во здравье Женщины, чей зад многоэтажен!

Фонтан блевотины пусть брызжет до утра

Любуйтесь! Прыгают, визжа, из дыр и скважин

Шуты, венерики, лакеи, шулера!

Сердца изгажены, и рты ничуть не чище

Тем лучше! Гнусные распахивайте рты:

Не зря же по столам наставлено винище

Да, победители слабы на животы.

Раздуйте же ноздрю на смрадные опивки;

Канаты жирных шей отравой увлажня!

Поднимет вас поэт за детские загривки

И твердо повелит: "Безумствуй, сволочня,

Во чрево Женщины трусливо рыла спрятав

И не напрасно спазм провидя впереди,

Когда вскричит она и вас, дегенератов,

Удавит в ярости на собственной груди.

Паяца, короля, придурка, лизоблюда

Столица изблюет: их тело и душа

Не впору и не впрок сей Королеве блуда

С нее сойдете вы, сварливая парша!

Когда ж вы скорчитесь в грязи, давясь от страха,

Скуля о всех деньгах, что взять назад нельзя,

Над вами рыжая, грудастая деваха

Восстанет, кулаком чудовищным грозя!"

Когда же было так, что в грозный танец братьев,

Столица, ты звала, бросаясь на ножи,

Когда же пала ты, не до конца утратив

В зрачках те дни весны, что до сих пор свежи,

Столица скорбная, - почти что город мертвый,

Подъемлешь голову - ценой каких трудов!

Открыты все врата, и в них уставлен взор твой,

Благословимый тьмой твоих былых годов.

Но вновь магнитный ток ты чуешь, в каждом нерве,

И, в жизнь ужасную вступая, видишь ты,

Как извиваются синеющие черви

И тянутся к любви остылые персты.

Пускай! Венозный ток спастических извилин

Беды не причинит дыханью твоему

Так злато горних звезд кровососущий филин

В глазах кариатид не погрузит во тьму.

Пусть потоптал тебя насильник - жребий страшен,

Пусть знаем, что теперь нигде на свете нет

Такого гноища среди зеленых пашен,

"О, как прекрасна ты!" - тебе речет поэт.

Поэзия к тебе сойдет средь ураганов,

Движенье сил живых подымет вновь тебя

Избранница, восстань и смерть отринь, воспрянув,

На горне смолкнувшем побудку вострубя!

Поэт поднимется и в памяти нашарит

Рыданья каторги и городского дна

Он женщин, как бичом, лучом любви ошпарит

Под канонадой строф, - держись тогда, шпана!

Все стало на места: вернулась жизнь былая,