Евгений Витковский - Вечный слушатель

в немыслимой надежде.

Где затерялись годы?

Как долго снег идет?

Вне мира, вне природы

сны комнаты пусты,

зеркальным, словно лед,

закованы покоем.

И я один, и ты.

Что толку жить обоим?

Диктует гибель рано

свой снежный приговор,

сочится кровью рана,

смешались времена

и вновь троянский спор

сегодняшний, вчерашний,

встает громада сна

холодной, черной башней.

На снежные руины

всего один лишь раз

пробился луч карминный,

коснувшийся чела

огромный алый глаз;

за глыбою засова

она его ждала,

устало и сурово.

Сквозь снежную истому,

сквозь тишину и грусть

опять тоска по дому.

Впусти же солнце, страсть,

лучи живые пусть

здесь, над покровом белым,

разят за частью часть

все то, что было целым.

Есть остров в океане

он там, на полпути

к пределу расстояний;

уже за окоем

торжественно зайти

должно светило вскоре,

и снова мы вдвоем

с тобой глядим на море.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

I

На дюнах сиротливо

лежит небесный лев,

песком забита грива,

агония близка

забыты боль и гнев.

И вечность, лапой тронув

седые облака,

шлет огненных драконов.

II

Копающий - устало

близ ямы упадет;

душа, как низко пала

ты, - низменна, слепа,

тебя пленил расчет,

хотя мизерна плата:

и вечность вновь скупа,

и вновь тяжка лопата.

III

В каком испуге диком

от моря прочь спеша,

взлетела чайка с криком,

меня узрев едва,

печальная душа,

как закричала стая:

"Ты все еще жива!"

от сердца возлетая...

IV

С тех пор как через силу,

с трудом пытаюсь я,

сверло вонзая в жилу,

проникнуть в существо

земли и бытия

все яростней, все строже

от сердца своего

я требую того же.

V

О песнь, в морозной смуте

безумствуй и пророчь,

но от познанья сути

сумей себя сберечь

тоска по дому, прочь!

Старенье душу ранит,

губя и смысл, и речь

и злобно в бездну манит.

VI

Напряжено молчанье,

как в бурю паруса;

безмерно измельчанье

до жалости, до слез,

чужие голоса

нас требуют всечасно,

и тянется допрос,

и отвечать ужасно.

VII

Заполонив покои,

царит сиянье тут

далекое, морское.

Наследники тоски

сюда вдвоем войдут:

и нет для них реальней

предметов, чем станки,

столы и наковальни.

VIII

Все глуше, бесполезней

зовет к деянью плоть,

все тягостней болезни,

застывший разум глух,

не в силах обороть

нашествия кошмара

о страх, о слабый дух,

о тягостная кара!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Угрюмо бродит кто-то

меж дюнами порой:

тяжка его забота;

нисходит влажный мрак,

хрустит песок сырой.

На берегу пучины

он замедляет шаг:

для страха нет причины.

Гряда холмов песчаных;

здесь не бывает встреч

ненужных, нежеланных,

здесь пристань, здесь приют,

здесь умолкает речь

пред голосом рассудка

и сердца - все же здесь

невыразимо жутко.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

I

Молчание, ни слова

ей не произнести

ни в глубине алькова,

ни возле очага

оборвались пути

неумолимо, разом:

в душе лежат снега,

и успокоен разум.

II

Покуда море дремлет,

внезапно пробудясь,

она глаза подъемлет

в еще рассветный мрак,

я жду - но рвется связь:

за гранью смерти где-то

лежит архипелаг

забвения и света.

III

К приюту нежилому

влекусь, где в зеркалах

сейчас тоска по дому

уснула тяжело;

пусть я повержен в страх,

но все же должен вскоре

уйти, разбив стекло,

туда, в другое море.

IV

И вот с тяжелым стоном

приходит свет дневной,

вдали под небосклоном

печальный моря взгляд

прощается с луной,

и полчища бакланов

бессмысленно кричат,

внезапно в воздух прянув.

V

Блаженно ты, стрекало

стальных, студеных вод

для плоти, что взалкала,

бессмысленно греша,

сорвать ненужный плод,

и скверна отлетает,

и вечная душа

здоровье обретает.

VI

В те времена, вначале,

какими были мы?

Как светочи пылали

завороженных глаз,

как падало из тьмы

немыслимое слово,

что нисходило в нас

и отлетало снова?

VII

О, как метался в блеске

объятый бурей брег,

и ветр ярился резкий!

Безумная вода,

как проточеловек,

бряцала донной гущей,

о, мог ли я тогда

провидеть час грядущий?

VIII

Меж дюн к заветной двери

я рвался каждый раз,

во пламени потери,

в бесплодье мятежа

я слышал тот же глас...

Нет дела бесполезней,

чем прозябать, дрожа,

в первоначальной бездне.

IX

Являлся блеск слепящий

во зримые края.

Сюда, в приют язвящий,

где замкнута душа,

в тоску по дому я

вхожу - во мрак, в опалу,

возвышенно спеша

к решенному финалу.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

От чистоты великой,

от нежности морской

она тропою дикой

давно ушла туда,

к пучине городской.

О ней - святой, убогой

как в давние года,

в деревне помнят много.

Ты, сердце, ты - подворье

для памяти ее;

столь малое подспорье

потребно ей: ночлег,

горячее питье

для плоти и для духа,

чтоб за окошком - снег,

чтоб здесь - тепло и сухо...

Она дорогой смутной

бредет через село,

как призрак бесприютный

сквозь ветер и сквозь ночь,

плетется тяжело,

но временам стеная

она уходит прочь,

бездомная, больная.

И полон жалоб странных

был тьмы великий вал,

весь в отблесках багряных.

В чужой вступая спор,

их ветер тасовал,

как старую колоду,

дрожа, мерцал простор,

ведущий к небосводу.

И этот жребий темный

всех тех, кто брел за ней,

поверг во страх огромный,

на ледяном ветру

им было все страшней,

но все ясней, все чище.

И каждый поутру

нашел свое жилище.

Отвергнув мрак и гнилость,

бредет она одна

иль там, где прежде билась

в немыслимых мирах

свободная волна,

вскипает смрад позора?

Всего безмерней - страх

того, что будет скоро.

Уже четыре раза

пришел и канул год.

Убил ли, как проказа,

ее, живую, бой

страстей, водоворот

стремлений и печалей?..

Еще шумит прибой...

...все глуше, одичалей...

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

I

Лотошник-ветер мимо

досаду вновь несет,

опять неумолимо

он плачет у дверей,

пытаясь круглый год

меня переупрямить.

Уйди, уйди скорей:

невыносима память.

II

При свете дня понятно

ее небытие,

о солнечные пятна,

что в мозг издалека

вонзают острие,

язвят и отчуждают,

надежда и тоска

отчаянье рождают.

III

Под вечер в двери снова

лотошник-ветр стучит,

от памяти былого

дрожу и прячу взгляд:

он жалок, нищ на вид,

как те, что поневоле

у очагов сидят,

заснув, - и даже боле.