Андрей Цаплиенко - P.O.W. Люди войны

Когда Мануэля забрали партизаны, мальчишку предупредили, что семья может пострадать, если он вздумает уйти из отряда. Но все же парень решил бежать. Не поверил, что командир Орландо Аленсиа исполнит свою угрозу. К тому времени младшие братья Мануэля тоже находились в отряде. Беглец не мог предположить, что Орландо будет расстреливать собственных бойцов. Но он ошибся.

«Они это делают, чтобы другим было понятно, что уйти невозможно. Они обычно приходят в деревню и говорят: ты, ты и ты пойдете со мной. И назад дороги нет. Я виноват в том, что моих братьев нет. Мне было любопытно, мне даже нравилось, что у меня было оружие, а они за меня заплатили. Но, честно вам сказать, у партизан ведь хорошие идеалы. Ко всем нам, будь то негры, или белые, или из других стран, или из одной деревни, ко всем надо относиться одинаково. Если плохо относятся к бедному, к богатому пусть тоже так относятся. Хотелось бы, чтобы ко всем относились хорошо. К сожалению, это не так. Но я хотел бы, чтобы так было. Почему у одного должно быть больше, чем у другого? Если какой-то праздник – пусть будет праздник и у бедного, и у богатого. Все должны быть равны. Так должно быть, и я думаю, что когда-нибудь так и будет. Не знаю, доживу я до этого или не доживу. Если не доживу, пусть другие не страдают. Поэтому, надеюсь, все однажды изменится».

Теперь Мануэль пытается найти себе место в приюте среди таких же изгоев, как и он сам. Бывшие воры, наркоманы, убийцы. Их называют бывшими, хотя им всего по пятнадцать лет. Подростки Сьюдад Боливар. С детства научившиеся уважать только силу, они готовы одновременно проявить и жестокость, и великодушие. Сестры милосердия им стараются внушить, что у них есть будущее. А Мануэль Рио, слушая их проповеди, все время на взводе.

«Честно говоря, я здесь постоянно в большой опасности. Потому что в нашем районе есть мои знакомые, из тех, кто был со мной в отряде. Здесь навалом партизанских агентов, так что найти меня и убить – ничего не стоит. Они так и делают, в смысле нанимают молодых ребят, чтобы те доносили им, что происходит в поселке. Но честно сказать – это единственная крыша, которая у меня есть над головой. Другой возможности нет. Нет другого места. Нет работы, нет денег. Остается идти на риск. Убьют – так убьют, мне выбирать не из чего».

Только здесь, в монашеском приюте, смогли принять человека, на совести которого – четыре человеческих жизни. Двух он убил сам, двух убили из-за него. Это война, убеждает Мануэля тетка донья Ромалия, но ты должен забыть ее. Она говорит о Мануэле так, как будто бы он ее не слышит, но он рядом, а в руке его дымится дешевая сигарета.

– Он сильно изменился, – говорит тетка. – Мануэль пришел к нам в прошлом году, на День матери, в мае. Партизаны его не отпустили. Он просто сбежал. Он пришел к нам, потому что больше некуда идти. Пришел весь какой-то резкий, как голодный пес. Он был очень агрессивным и молчаливым. Я ему накрывала отдельно от всех, он не хотел сидеть за одним столом с братьями. И на улицу выходить боялся. Ничего не рассказывал, ничего из него вытянуть не смогла. Удивляюсь даже, как он с вами разговорился.

Спасибо за то, что дали мне выговориться, поблагодарил Мануэль. Вы первые, кому я все это рассказал. Парень разговорился, несмотря на то что партизаны ищут его. Для них Мануэль – дезертир. А дезертир – все равно что предатель. Его убьют, как только обнаружат. Но он устал бояться. Только вот никому в Колумбии, да и во всем мире, нет дела до человека, закончившего свою войну. И если он не выберется из нищеты, то ничто не помешает ему снова взять в руки оружие.

«Я никогда не видел заложников вблизи. Пленных солдат видел, некоторых из них потом расстреливали. А заложников – нет. Хотя однажды в лагерь привезли двух гражданских на джипе, но это вполне могли быть торговцы наркотиками, они часто наведываются к партизанам».

Как можно забыть войну, которая началась задолго до твоего рождения? Во всяком случае, кто бы в ней ни победил, Мануэль будет чужим на празднике победы.

Израиль, 2006 год

Шпионаж – это продолжение войны. Или же прелюдия к ней. За спиной шпиона обычно стоит серьезный противник – чужое государство. В Восточном Иерусалиме живет человек, которого называют единственным в истории Израиля ядерным шпионом. Но до сих пор не ясно, на чью разведку работал человек, раскрывший тайну израильского ядерного оружия. Все выглядит так, словно он сам затеял войну против Сиона.

Двадцать первого апреля 2004 года в час дня по местному времени из ворот тюрьмы «Шикма» вышел смуглый худощавый человек с остатками седых волос по имени Мордехай Вануну. На момент освобождения ему было сорок девять лет. За спиной – восемнадцать лет за решеткой. Одиннадцать из них – в одиночной камере. Перед освобожденным человеком стояли несколько телекамер. Первый вопрос, который был задан Мордехаю: «Не сожалеете ли вы о том, что совершили?» Первый ответ: «Я горжусь тем, что сделал!» А сделал он, как оказалось, немало. Посрамил израильскую систему безопасности, опубликовав в британской газете Sunday Times информацию, из которой становилось ясно: Израиль, заявлявший о том, что не имеет ядерного вооружения, обладает примерно двумястами единицами атомного оружия.

Мордехай, проработав техником на самом засекреченном ядерном объекте Израиля – в институте КАМАГ в Димоне, в районе пустыни Негев, – уволился в восемьдесят пятом, а в восемьдесят шестом покинул Израиль, исчезнув в неизвестном направлении вместе с фотопленкой, на которой остались снимки подземных этажей научно-исследовательского центра.

Уникальность случая Вануну состоит в том, что он предавал гласности ядерные секреты своей страны не по заданию какой-либо иностранной разведки и не за деньги, а, как говорится, по собственному желанию. Впрочем, деньги, и немалые, также фигурируют в истории ядерного диссидента. Но о них позже.

Моя давняя подруга, португальская журналистка, позвонила мне и спросила: «Ты знаешь историю Мордехая Вануну?» Дело было в Иерусалиме как раз после очередных выборов в Палестине. Мы оба оказались там, чтобы сделать несколько репортажей по арабо-израильской теме. С историей атомного диссидента, как его называла пресса, я был знаком, но очень поверхностно. И потому переспросил: «А что по поводу Мордехая?»

– У меня есть кассета с его интервью, – ответила португалка.

– Но ему же запрещено общаться с иностранными журналистами, – показал я свою осведомленность.

– Он сам захотел поговорить, – ответила моя подруга. – Кстати, – добавила она, – если хочешь, я тебе отдам запись. После того, как сделаю репортаж.

Я захотел. Ее продюсер, араб по имени Нур, ждал меня в Восточном Иерусалиме, как раз возле американского консульства. В руках у него была кассета в желтом пластике.