Геннадий Смолин - Как отравили Булгакова. Яд для гения

Я молча молила Бога даровать Попову свободу. Ибо он был узником. Он никому не верил, никому и ничему. Я поняла, что он как-то научился преобразовывать энергию и пользоваться этим в своих целях. Ясными, простыми словами я молила Господа положить этому конец.

…Но тогда я еще не знала, что тот, с кем я делила постель, сам находился во власти темных сил, играющих человеческими жизнями.

…Тогда я уж точно знала: Поповым владела сила, враждебная жизни. Время от времени она переполняла его, стремилась наружу. Попов, а вместе с ним и я, испытывал невыносимые физические страдания и отвращение к себе: ему казалось, что он отравляет самый воздух вокруг. Эта сила, или энергия, была особого рода. Насколько я тогда могла судить, по сути своей она была иллюзорна и шла от рассудка – призрачная энергия обнаженного интеллекта. Теперь, став старше, я знаю: эта энергия – зеркало, отражающее все зло нашего времени.

Энергия эта внушает человеку, что он сам по себе – лишь жалкая козявка, что, только став частью системы, скажем, политической или религиозной, он может управлять природой. Эта энергия мертва, она питается жизненными соками и кровью своих избранников – таких, как Попов, и всех, кто с ним близок. Сердце мое разрывалось, когда я видела страдания этого человека; я делала все, чтобы вырвать его из власти сил зла, но вместо этого чувствовала, что холод этой любви и меня лишает жизни. Я водила его к священнику – безрезультатно. Я молилась за него. И Попов поначалу был очень благодарен мне за то, что я его понимаю. …Он рассказывал мне страшную правду, которую знал не понаслышке.

– Они заманивают людей в ловушку, наделяя их необычными способностями, – говорил он, – а потом присасываются к ним и пьют их энергию.

– Но что им нужно, – спросила я, – этим существам, которые питаются твоими соками?

– Кровь, – был ответ. – Кровь, но не та, что течет по жилам, а невидимая, эфирная. Она гораздо богаче энергией. И, – продолжал он, – они не дают тебе вырваться. Самое опасное для этих богов – любовь, потому что только она и разрывает цепь, которой они приковывают к себе человека. И вот, если любишь, тут-то они берутся за тебя всерьез. Горе и страх терзают человека, и в конце концов он покоряется либо погибает.

Шло время, и такие моменты душевного просветления стали приходить реже. Попов любил меня все лихорадочней, а я… Я боролась с враждебными силами, которые, поселившись во мне, подтачивали мою жизнь. И настал день, когда я почувствовала, что больше не могу. Попов яростно отрицал, что он тому причиной. Он стал ревнив до безумия, то и дело обвинял меня в неверности. Я же совсем ослабела: постоянное предчувствие смерти и дрожь во всем теле иссушили меня так, что порой я не могла сделать и шагу. Как-то раз Попов попросил меня о чем-то, не помню о чем, помню только, что если бы я это сделала, то оказалась бы предательницей по отношению к детям. Я отказала. И Попов почувствовал, что он или то, что сидело в нем, теряет власть надо мной. Он объявил, что покончит с собой; затем стал угрожать мне. Говорил, что растопчет меня, «поставит на колени»; что тогда-то я узнаю силу моей к нему любви и «образумлюсь». (…)

Мое сострадание к Попову победила гораздо более грубая и примитивная сила. Это так называемый инстинкт выживания. Я не желала, да и не могла больше отдавать свое тело мужчине, который так мало ценил мою святость, как святость женщины. Я ясно сказала Попову: с ним остается мое благословение, но не я. Ярость его невозможно описать. Угрозы и запугивания длились неделями. На пороге своей квартиры я все время находила подметные письма и загадочные «подарки». Порой за окном мелькало его лицо. Все это время я жила в непреходящем страхе. Но боялась я не Попова, я знала, что он слаб и бессилен, что таким его сделали те же низменные «боги», которые наделили его необычными для людей способностями. Случались мгновения, когда душа моя рвалась прочь из тела; и тогда я долго гуляла у реки и молилась, чтобы земля не отпускала меня. И… я горевала по Попову. Ибо, несмотря на его угрозы и мой ужас, я любила этого человека, как любят жалкое, больное животное, как любят ребенка, в котором видят отражение собственных душевных мук.

Мало-помалу моя рана начала затягиваться. Призрак царства мертвых, где я бродила рука об руку с Булгаковым, отпустил меня. Дрожь унялась, дыхание восстановилось, а тело и душа снова стали единым целым. Каждую ночь, прежде чем лечь в постель, я молилась за это несчастное, истерзанное существо. Наконец я стала спать спокойно.

Вот правда моя о Попове. Но это, конечно, не вся правда, всей не знал даже он сам. «Великие» пытались похитить у Булгакова божественный огонь, чтобы с его помощью править страной, миром. Вся мощь и страсть его произведений, весь их очистительный пафос они хотели заставить служить своим гнусным целям – обманывать людей, и без того склонных к самообману, направлять их по ложному пути. Они прекрасно знали, как опасны для них те, кто, подобно Булгакову, отважно вступают в схватку с огнем, невзирая на царящие в душе смятение и хаос. Они боялись Булгакова, даже мертвого, потому-то и стремились уничтожить все: письма, дневники, его начатые или неоконченные произведения – все мысли и мечты, которые он в поисках правды доверял бумаге.

Все это делал не кто иной, как Попов. Это он жег тетради, письма, уничтожал даже одежду Булгакова, чтобы ни капли драгоценной энергии не просочилось наружу. Доносил в коридоры соглядайства – ОГПУ-НКВД. И одновременно, подчиняясь воле иллюминатов, приложил руку к отравлению великого писателя. Последнее причиняло ему невыразимые муки, и все же он сделал это. Он подкупил служанку, и она травила Маку – изо дня в день, медленно, неумолимо. Попов совершил это ради них, ради идеи призрачного «братства» и нового миропорядка, в котором надеялся занять свое место.

Поймите правильно, Попов, несмотря на свои грязные поступки, не был исчадьем ада. Он был просто слишком труслив и слаб, чтобы распоряжаться собственной судьбой, и полностью парализован волей «великих». У этого человека, с ничтожной душонкой и жалким воображением, была все-таки одна, хоть и крохотная, но страсть – безрассудная любовь. Так мать, исступленно любя свое чадо, любой ценой пытается оградить его от всего, что, по ее разумению, может испортить ему жизнь или репутацию. «Чадом» Попова был, конечно же, Булгаков. И, как всякая мать, он свято верил в то, что действует во благо своему ребенку.

Что же творилось у него в голове! Таким, как Попов, ведома очень своеобразная любовь – любовь-товар, любовь, которая продается и покупается, любовь коллекционеров живописи или золота. Попов не выносил правды – ее сияние слепило его, – но он благоговел перед ней. Он видел ее в Булгакове и думал, что, присосавшись к нему, сможет причаститься этой правды; так его «небесные боги» пили его кровь.