Геннадий Смолин - Как отравили Булгакова. Яд для гения

В нашей семье многое делали сами ребята, особенно мои братья. И я еще девчонкой научилась шить обувь. Бывало, разорю старые мамины туфли, посмотрю, как там, в каком порядке, положены стельки, носок, щечки… А потом и колодку купила, и обувь получалась на славу, даже на французском каблуке.

Михаил Афанасьевич долго вертел в руках мою сумочку, внимательно рассматривал ее со всех сторон и так же внимательно и пристально несколько раз взглянул на меня. Мне стало неловко, сумочка-то была самодельная. Я отобрала ее из его рук. Через некоторое время он опять забрал ее, улыбаясь, посмотрел на меня, спросил, кто вышивал желтую букву «М».

– Маргарита Петровна, что вы смущаетесь, сумка интересная, кто ее делал?

Я пробормотала, что кто же мог делать, кроме меня. И еще больше смутилась, так как это была не совсем правда: сумку сделала и подарила мне мать. Сумка была из голубого материала в виде мешочка (ридикюль) с двумя затягивающимися ручками. На одной стороне нашита пластина из сплошной вышивки голубым и серебряным бисером, на другой стороне вышита большая буква «М» желтым шелком. (Сумочка сохранилась до сих пор.)

Только теперь, зная его биографию, я понимаю, почему эта сумка могла его так заинтересовать.

Бисерная пластина – это монастырская работа, к моей матери она попала, очевидно, от бабушки, жены священника, а Михаил Афанасьевич в своей семье (он был сыном профессора Киевской духовной академии), конечно, не раз мог видеть такие бисерные работы монашек. Эта сумка ему, должно быть, что-то напомнила, он как-то понимающе улыбался уголками губ. Он все смотрел на меня, говорил:

– Вы мне бесконечно нравитесь, и я хочу понять – кто вы?

– Ну, кто же я? Это интересно, вроде игры во мнения. Ну, дайте мне характеристику.

Он довольно правдиво описал мой характер, мой быт. Снял с моей руки перчатку (а руки были измазаны цветной тушью) – профессию определить было не трудно.

– А теперь скажите, кто я?

– Ну, – говорю, – это совсем просто: белая косточка, голубая кровь!

– Как, почему?

– Да потому, что les premiers sentiments sont toujours les plus naturels [20].

Он ответил тоже по-французски что-то вроде того, что «je vous le dirai plus tard» [21] или еще что-то, сказал, что знает пять языков, кроме русского.

– Ну, – говорю, – не хвастайтесь, на один язык поменьше вашего знаю: французский, немецкий, латынь и немного греческий, да еще древнеславянский, да еще читаю по-чешски. Вот вам, взяли?

Сидим на скамейке, кажется, в Александровском саду. Вдруг маленький паучок на своей тонкой нити спустился мне на голову, прополз по лбу, щеке.

Я стала стряхивать его с себя, а он как-то опять прополз по руке, никак не стряхну. Я пауков ненавижу. Должно быть, я пищала, и лицо было скорбное, потому что Михаил Афанасьевич бросился мне помогать ловить паука. Наконец успокоились, рассмеялись.

Я говорю:

– Сейчас что, день? L’araignee du jour… Вы знаете эту примету по-французски? Не знали или забыли? Я вам напомню:

Так гадали наши бабушки.

– Маргарита Петровна! Почему вы не закончили l’araignee du jour– porte… что же он приносит? (Я не хотела говорить слово amour– любовь, думаю, скажешь, он сейчас и прицепится, и нарочно пропустила это.)

– Чего-то вы смущаетесь? О, да вы даже краснеете! Вот здорово. Мне это нравится. Но вы все-таки докончите эту строчку. Ну, как же будет: l’araignee du jour – porte… что?

Я говорю: «Ну что вы привязались, подберите рифму к „jour”».

– А мне хочется, чтобы вы сами произнесли это слово, чего вы боитесь?

Знаете, мне бы хотелось быть сейчас тем паучком, который…

– Vousetesgrise, monsieur, parlesoleil, parleprintemps?

– Non, par vous!

– Ne parlez pas ce qu’il ne faut pas dire. Vousetestropbavard, monsieur! [23]

– Маргарита Петровна! Вот вы сейчас придете домой, останетесь одна, что вы будете делать?

– Думаете, на Олимпе останусь, куда вы весь день пытаетесь меня возвести? Ну что делают женщины, когда приходят домой? Первым долгом надену фартук, зажгу керосинку…

– Бедная женщина!..

– Маргарита Петровна! С вашего, конечно, разрешения – можно потрогать ваши волосы? Я только чуть-чуть дотронусь до вашего локона.

И когда он бережно поправил развившуюся прядь из-под берета, сказал:

– О, да они у вас совсем мягкие, значит, добрая душа!

Стоим на противоположном тротуаре против нашего дома. Долго прощаемся. Немного задержал руку. Последнее крепкое рукопожатие.

– Маргарита Петровна! Вы замечаете, как трудно нам расстаться? Скажите, вам тоже было интересно со мной? Скажите правду!

– Это и так понятно. Если бы мне было с вами скучно, неужели я бы ходила с вами целый день по улицам?

– Значит, мы завтра же увидимся и продолжим разговор!

– Ну, что вы, я завтра уеду на дачу и пробуду там по крайней мере неделю.

– Это невозможно! С ума сойти…

Условились через неделю.

Пришла домой, принялась за хозяйственные дела, через некоторое время подошла к окнам полить цветы и вдруг вижу, что Михаил Афанасьевич ходит по противоположному тротуару. Я отпрянула от окна (не хотела, чтобы он узнал, где именно я живу, боялась всяческих осложнений). Но прятаться было не обязательно – на окна он не смотрел, задумчиво ходил, опустив голову. Потом почти остановился, поднял голову, посмотрел высоко вдаль и опять медленно пошел вдоль переулка.

Простившись с ним на улице, я не пошла в парадное крыльцо особняка, просматривающееся в калитку с улицы, а от калитки пошла в глубь двора, завернула за угол дома и вошла с черного хода. Мне казалось, что, таким образом, он не догадается, где я живу, какие мои окна.

В калитку видно было все, что описано на стр. 86, кн.1 («Москва», 1966, № 11, с. 86). Маленький домик в садике… ведущем от калитки… Напротив, под забором, сирень, липа, клен.

Была и аллейка тополей от калитки и в глубине большой серебристый тополь.

Был такой случай: раз как-то я приехала с дачи, а на кухне соседи (Анна Ивановна) мне говорят: «Сидим во дворе на скамейке, приходил какой-то гражданин, не очень высокий, хорошо одет, ходил по двору, смотрел на окна, на подвал.

Потом подошел к сидящим на скамейке, спросил, живет ли в этом доме такая высокая, молодая, красивая? Мы говорим, смеясь: «А кого вам надо, хозяйку или домработницу? Они у нас обе молодые и обе красивые. Только их обеих нет, на даче они». Походил по двору, опять подошел, спросил, где именно живет. «А вот, говорим, половину особняка занимают, и на улицу и во двор окна. А кого вы все-таки ищете?» Ничего на это не ответил, медленно пошел к калитке.