Виктор Гюго - Что я видел. Эссе и памфлеты

Два величайших Адама, как мы только что сказали: это Прометей, человек, созданный Эсхилом, и Гамлет, человек, созданный Шекспиром.

Прометей – это действие, Гамлет – это колебание.

У Прометея препятствие внешнее; у Гамлета оно внутреннее.

В Прометее воля прибита к четырем конечностям бронзовыми гвоздями и не может пошевелиться; кроме того, рядом с ней два стража: Сила и Власть. В Гамлете воля порабощена еще больше; она связана по рукам и ногам предварительным размышлением, бесконечной цепью, которая сковывает нерешительных. Итак, освободитесь от самих себя! Какой же это гордиев узел – наши мечтания! Внутренне рабство – это настоящее рабство. Преодолейте эту ограду: размышления! Выйдите, если можете, из этой тюрьмы: любви! Единственная камера – это та, где замурована наша совесть. Прометею, чтобы стать свободным, нужно только сломать бронзовый ошейник и победить Бога; Гамлет же должен сломать самого себя и победить самого себя. Прометей может выпрямиться и встать на ноги, даже если ему приходится приподнять для этого гору; Гамлету же, чтобы выпрямиться, нужно приподнять свою мысль. Прометей отрывает от своей груди грифа, этим все сказано; Гамлет должен вырвать из себя Гамлета. Прометей и Гамлет – это две обнаженные печени; из одной течет кровь, из другой – сомнение.

Эсхила обычно сравнивают с Шекспиром на примере «Ореста» и «Гамлета», поскольку обе трагедии представляют собой одну и ту же драму. Действительно, никогда еще сюжеты не были более идентичны. Ученые отмечают здесь аналогию; бессильные невежды, завистливые глупцы испытывают мелочную радость, полагая, что обнаружили плагиат. Это, впрочем, возможное поле деятельности и для эрудитов, применяющих сравнительный метод, и для серьезной критики. Гамлет идет за Орестом, убившим свою мать из сыновней любви. Но это простое сравнение, скорее поверхностное, чем глубокое, поражает нас меньше, чем таинственное сопоставление двух скованных: Прометея и Гамлета.

Не будем забывать о том, что человеческий дух, будучи наполовину божественным, создает время от времени сверхчеловеческие произведения. Эти сверхчеловеческие творения человека, впрочем, более многочисленны, чем мы думаем, поскольку они заполняют все искусство. Помимо поэзии, где чудеса в изобилии, есть в музыке Бетховен, в скульптуре – Фидий, в архитектуре – Пиранези, в живописи – Рембрандт, в живописи, архитектуре и скульптуре – Микеланджело. Мы не называем многих, не менее великих.

«Прометей» и «Гамлет» входят в число этих более чем человеческих творений.

Гигантский замысел, мера, превосходящая обычную, повсюду величие, приводящее в смятение посредственные умы, истинное, при необходимости показанное через невероятное; осуждение судьбы, общества, закона, религии во имя Неизвестного, во имя бездны таинственного равновесия; события, к которым относятся как к сыгранной роли и за которые упрекают Рок или Провидение; страсть, ужасный демон, не оставляющий человека в покое; отвага и иногда заносчивость разума, формы стиля, способные выразить любые крайности; и в то же время глубокая мудрость, кротость гиганта, доброта растроганного чудовища, невыразимая заря, в которой нельзя отдать себе отчет, и освещающая все; таковы признаки этих высших произведений. В некоторых поэмах сияют небесные светила.

Этот отблеск есть у Эсхила и Шекспира.

Прометей, распростертый на горах Кавказа, нет ничего более устрашающего. Это гигантская трагедия. Прометея подвергают той древней казни, которую наши старинные уставы о пытках называют дыбой и которой Картуш избежал благодаря грыже 4; только дыба – это гора. В чем его преступление? В его праве. Расценивать право как преступление, а движение как мятеж – это старинная уловка тиранов. Прометей сделал на Олимпе то же, что Ева в Раю; он добыл немного знаний. Юпитер, впрочем, так же, как Иегова (Jovi, [54]Jova), наказал эту дерзость – желание жить. Древние традиции, располагающие Юпитера в каком-то определенном месте, отнимают у него космическую безличность Иеговы из Книги Бытия. Греческий Юпитер, плохой сын плохого отца, восставший против Сатурна, который сам восстал против Урана, – выскочка. Титаны – это нечто вроде старшей ветви, имеющей своих приверженцев, к которым принадлежит и Эсхил, мститель за Прометея. Прометей – это побежденное право. Юпитер, как всегда, завершил узурпацию власти казнью права. Олимп требует ссылки на Кавказ. Прометея выставляют там у позорного столба. Титан повержен, опрокинут навзничь, пригвожден. Меркурий, всеобщий друг, прилетает к нему с советами, которые дают на следующий день после государственного переворота. Меркурий – это низость ума. Меркурий – это все возможные пороки, полные остроумия; Меркурий, бог порочный, служит Юпитеру, богу преступному. Сегодня отличительным признаком прислужника зла является также то глубокое почтение, которое мошенник испытывает к убийце. В прибытии дипломата вслед за завоевателем есть что-то от этого закона. Величие истинных произведений искусства в том, что они всегда проступают через деяния человечества. Прометей на Кавказе – это Польша после 1772 года, это Франция после 1815 года, это революция после брюмера. Меркурий говорит, но Прометей почти не слушает. Предложения амнистии терпят неудачу, когда лишь преданный казни имеет право прощать. Сраженный Прометей презирает Меркурия, стоящего над ним, и Юпитера, стоящего над Меркурием, и Судьбу, стоящую над Юпитером. Прометей высмеивает терзающего его грифа; он пожимает плечами, насколько позволяют его цепи; что ему за дело до Юпитера и зачем ему Меркурий? Ничто не может повлиять на эту надменную жертву. Ожоги от ударов молнии причиняют ему жгучую боль, которая постоянно взывает к его гордости. Тем временем вокруг него раздается плач, земля приходит в отчаяние, грозовые тучи, подобные женщинам, пятьдесят океанид, поклоняются титану, слышно, как кричат леса, стонут дикие звери, воют ветра, рыдают волны, жалуются стихии, весь мир страдает вместе с Прометеем, жизнь всей вселенной скована его ошейником, кажется, что отныне вся природа испытывает трагическое наслаждение, разделяя эту пытку с полубогом; к нему примешивается страх перед будущим, и что теперь делать? Куда идти? Как двигаться дальше? И что с нами будет? И во всеобъемлющем единстве всего сущего, вещей, людей, животных, растений, скал, обращенных к Кавказу, чувствуется невыразимая тоска об освободителе, закованном в цепи.

Гамлет, в меньшей степени гигант и в большей – человек, но он не менее велик.

Гамлет. Какое-то пугающее существо, совершенное в своем несовершенстве. Все, чтобы не быть ничем. Он принц и демагог, мудрый и экстравагантный, глубокий и легкомысленный, мужчина и бесполое существо. Он мало верит в скипетр, глумится над троном, дружит со студентом, беседует с прохожими, вступает в спор с первым встречным, понимает народ, презирает толпу, ненавидит принуждение, сомневается в успехе, вопрошает неясное, обращается на ты к тайне. Он заражает других болезнями, которых у него нет; его ложное помешательство внушает его возлюбленной безумие подлинное. Он на короткой ноге с призраками и актерами. Он разыгрывает из себя шута с секирой Ореста в руке. Он говорит о литературе, декламирует стихи, сочиняет театральную пьесу, играет с костями на кладбище, сражает свою мать, мстит за отца и заканчивает страшную драму своей жизни и смерти гигантским вопросительным знаком. Он приводит в ужас, затем сбивает в замешательство. Никогда не задумывали ничего более тягостного. Это убийца матери, вопрошающий: что я знаю?