Виктор Гюго - Что я видел. Эссе и памфлеты

Выше находилось отделение тюрьмы, где заключенные могли питаться за собственный счет. Камеры там были побольше и менее чистые благодаря свободе, которая стоила шестнадцать сантимов в день. Обычно в тюрьме чем больше свободы, тем меньше чистоты. Эти несчастные так устроены, что чистота для них является знаком рабства. В платных камерах заключенные содержались по двое или трое. В одной было даже шесть человек. В ней какой-то старик с честным и спокойным лицом читал книгу. Когда мы вошли, он поднял глаза и посмотрел на меня с видом деревенского кюре, читающего свой требник, сидя на траве под открытым небом. Я безуспешно попытался узнать, за что был арестован этот goodman . [73]На выбеленной известкой стене карандашом было написано четверостишие:

Ниже какой-то пародист добавил:

Месье Лебель показал мне во внутреннем дворике место, где несколько лет назад убежал заключенный Боттемоль. Этому человеку оказалось достаточно прямого угла, который образовывали две стены на северной стороне. Он взобрался на крышу, используя лишь силу своих мускулов. Там он схватился за печную трубу. Если бы она согнулась под его весом, беглец бы упал и разбился насмерть. Затем он спустился во внешний двор и скрылся. И все это среди бела дня. Его удалось схватить во Дворце правосудия.

– Подобное бегство заслуживало большего успеха, – сказал мне месье Лебель. – Мне было почти жаль, когда его поймали.

Слева от входа во двор располагалось небольшое караульное помещение, предназначенное для командира охраны. Там стояли кожаное кресло и стол, заваленный разными папками и бумагами. За ним было пространство примерно девяти футов в длину и четырех – в ширину. Там раньше находилась бывшая камера Лувеля 7. Стена, отделявшая ее от караульного помещения, была разрушена. На высоте примерно семи футов стена заканчивалась и начиналась железная решетка, которая шла до самого потолка. Свет проникал сюда только из коридора сквозь дверное окошко. День и ночь через эту решетку и окошко наблюдали за Лувелем, чья кровать находилась в углу. Тем не менее два охранника непрестанно находились внутри. Когда стену разрушили, архитектор решил сохранить низкую дверь с тяжелым круглым засовом и квадратной замочной скважиной, замуровав ее во внешней стене. Именно в таком виде она и предстала передо мной.

Я помню, как в ранней юности увидел Лувеля на мосту Менял в тот самый день, когда его везли на Гревскую площадь. Кажется, это было в июне. Ярко светило солнце, Лувель ехал в повозке с руками, связанными за спиной, в накинутом на плечи синем сюртуке и круглой шляпе на голове. Он был бледен. Я видел осужденного в профиль, весь его облик дышал свирепостью и неистовой силой, и в то же время было в нем что-то суровое и холодное.

Прежде чем покинуть мужской блок, месье Лебель сказал:

– Вот любопытное место. – И провел меня в довольно высокий сводчатый зал примерно пятнадцати футов в диаметре. Окон не было, и свет туда проникал только через дверь. Вдоль всего зала у стен стояли каменные скамьи.

– Вы знаете, где вы? – спросил месье Лебель.

– Да, – ответил я.

Я узнал знаменитую камеру пыток. Она была расположена на первом этаже зубчатой башни, самой маленькой из трех круглых башенок, выходящих на набережную. В центре высилось странное мрачное сооружение. Это было что-то вроде длинного узкого каменного стола со швами, залитыми свинцом, на трех каменных опорах, высотой примерно три с половиной, длиной восемь и шириной двадцать футов. [75]Подняв глаза, я увидел торчащий из свода массивный стальной крюк, покрытый ржавчиной.

Это было ложе для допросов. Туда клали кожаный матрас, а на него помещали заключенного. Равальяк провел шесть недель лежа на этом столе со связанными руками, пристегнутыми к длинной цепи, последнее звено которой было прикреплено к этому самому крюку над моей головой. Шестеро дворян и шестеро стражников охраняли его день и ночь.

Так же сторожили Дамьена. Он был привязан к этому ложу все то время, что длился его процесс. Дерю, Картуша, Ля-Вуазен допрашивали на этом столе. Маркиза де Бренвилье, полностью обнаженная, была прикована тут за руки и за ноги цепями 8. Ее подвергли пытке водой так, что она воскликнула:

– Как вы собираетесь влить такую огромную бочку воды в такое маленькое тело?

Вся мрачная история сосредоточена здесь, она впиталась по капле в поры этого камня, в эти стены, своды, скамьи, стол и дверь. Она никогда не выходила отсюда, была заперта здесь, и всегда оставалась под замком. Ничто не просачивалось наружу. Никто никогда не проронил ни слова о том, что было погребено в этих стенах. Этот склеп, похожий на опрокинутую воронку, эта пещера, сотворенная руками человека, этот каменный мешок сохранил тайну каждой капли крови, которую он проглотил, каждого стона, который он задушил. Ужасные вещи, свершавшиеся в этом судилище, все еще ощущаются здесь, они еще живы и испускают отвратительные миазмы, отравляющие здешний воздух. Странный трепет внушает эта комната, эта башня, стоящая посреди набережной без рва и стен, отделяющих ее от прохожих! Внутри пилы, испанские сапоги, козлы, колеса, клещи, молоты, вбивающие клинья, шипение плоти, которую терзают раскаленным железом, кровь, капающая на угли, бесстрастные вопросы судей, отчаянные вопли заключенных. Снаружи, не более чем в четырех шагах, прогуливающиеся туда и обратно буржуа, беззаботно болтающие женщины и играющие дети, торговцы и кареты, лодки на реке, городской шум, воздух, небо, солнце, свобода.

Страшно подумать, что до прохожих ни сейчас, ни прежде, никогда не долетало ни малейшего звука из этой башни без окон. Какими же толстыми должны быть стены, чтобы не проникал шум улицы и чтобы на улице не было слышно того, что происходит в башне!

Я рассматривал пыточный стол с любопытством и ужасом одновременно. Некоторые узники написали на нем свои имена. В самой середине восемь – десять букв, из которых можно было прочитать только первую М, складывались в слово. С краю шилом было нацарапано: «Мерель». Я могу ошибаться, но думаю, что это имя.

Отвратительная нагота стен еще больше усиливала впечатление от их пугающей, беспощадной толщины. Черно-белый каменный пол был таким же, как в камере приговоренных к смерти. Большая квадратная печь из кирпича заменила находившуюся здесь прежде пыточную жаровню. Здесь узники согреваются зимой.

Оттуда мы прошли в отделение для женщин. После часа пребывания в тюрьме я настолько привык к решеткам и засовам, что уже больше не обращал внимания на эту особую тюремную атмосферу, которая так угнетала меня, когда я только вошел. Я даже не заметил, кто открыл нам дверь в женскую часть здания. Помню только, что какая-то старуха с носом, как у хищной птицы, появилась за решеткой и спросила, не желаем ли мы прогуляться по двору. Мы согласились.