Виктор Гюго - Что я видел. Эссе и памфлеты

Когда мы уходили, мимо нас прошли три человека в черных одеждах в сопровождении тюремщика. Это были посетители.

– Три новых депутата, – тихонько шепнул мне месье Лебель.

Все они были с бакенбардами, в высоких галстуках и говорили, как провинциальные академики. Их все восхищало, особенно работы по улучшению тюрьмы и приспособлению ее для нужд правосудия. Один из них утверждал, что Париж стал намного прекраснее благодаря архитекторам с хорошим вкусом, которые модернизируют (sic!) старые здания , и что Французская академия должна сделать этот расцвет Парижа темой поэтического конкурса. Я подумал, что действительно месье Пейр сделал с Дворцом правосудия то же самое, что месье Годд с Сен-Жермен-де-Пре, а месье Дебре с Сен-Дени 24, и пока месье Лебель отдавал какие-то приказы стражникам, я написал карандашом на колонне каминного зала стихи, которые смогут принять участие в конкурсе, если академия когда-нибудь удовлетворит желание этих господ, и которые, я надеюсь, получат приз:

Когда месье Лебель обернулся, я уже закончил. Он проводил меня до дверей, и я покинул тюрьму. Когда я уходил, кто-то из тех людей, что стояли на набережной и будто ждали чего-то, сказал за моей спиной:

– Вон кого-то выпускают на свободу. Счастливчик!

Должно быть, я похож на вора. Впрочем, я провел два часа в Консьержери, а заседание академии, скорее всего, еще не закончилось, поэтому с полным удовольствием я подумал, что с заседания меня так скоро не «выпустили бы на свободу».

Тюрьма для приговоренных к смерти расположена рядом с тюрьмой для молодых преступников и является ее живой и берущей за душу антитезой. Это не только начало и конец пути злодеев, смотрящих друг на друга; это также вечное противостояние двух исправительных систем, одиночных и общих камер. Одного этого соседства почти достаточно для того, чтобы составить понятие по данному вопросу. Это мрачная и молчаливая дуэль между обычной камерой и карцером, между старой и новой тюрьмой. В одной все содержатся вперемешку: семнадцатилетний ребенок и семидесятилетний старик, осужденный на тринадцать месяцев и каторжник, приговоренный к пожизненному заключению, неопытный мальчишка, попавшийся на краже яблок, и убийца с большой дороги, благодаря смягчающим обстоятельствам избежавший площади Сен-Жак и отправленный в Тулон… 1Почти невиновные и почти проклятые, голубые глаза и седые бороды, отвратительные смрадные мастерские, в которых жуткие мрачные призраки, внушающие ужас одни – своей старостью, другие – молодостью, работают в тесном соседстве, во мраке, без воздуха, без света, без слов, без взглядов, без интереса. Другая представляет собой монастырь, улей; каждый работник содержится в своей камере, каждая душа – в своей келье; огромное четырехэтажное здание, заполненное соседями, которые никогда не видели друг друга; город, состоящий из толпы маленьких одиночеств; это всего лишь дети, которые не знают друг друга, долгие годы живущие рядом, не слыша ни шума шагов, ни звука голосов друг друга, разделенные стеной и пропастью. Работа, знания, инструменты, книги, восемь часов сна, час отдыха, игра в течение еще одного часа в маленьком дворике, окруженном четырьмя стенами, молитва утром и вечером, и всегда размышления.

С одной стороны клоака, с другой – культура.

Вы заходите в камеру и находите там ребенка, стоящего перед верстаком, освещенным окном с матовыми стеклами и открывающейся форточкой. Ребенок носит одежду из грубой шерстяной ткани серого цвета, опрятную и строгую. Он прерывает свою работу, чтобы поприветствовать вас. Вы принимаетесь его расспрашивать, и он мягко отвечает вам с серьезным видом. Одни делают замки – по двенадцать штук в день; другие – фигурки для мебели и т. д. и т. п. Здесь столько же профессий, сколько мастерских, и столько же мастерских, сколько коридоров. Кроме того, ребенок умеет читать и писать. В его тюрьме есть учителя как для ума, так и для тела.

Не надо, однако, думать, что из-за подобной мягкости эта тюрьма становится менее эффективным наказанием. Нет, это весьма печальное место. Все заключенные выглядят достаточно наказанными.

Хотя многое здесь еще дает достаточно поводов для критики, начиная с режима одиночного заключения (он, несомненно, требует усовершенствований), условия содержания узников в одиночных камерах, даже при нынешнем состоянии дел, намного лучше, чем в общих.

Заключенный, лишенный любого другого вида деятельности, кроме работы, начинает проявлять интерес к тому, чем он вынужден заниматься. Так ребенок, которому надоело играть, становится страстным тружеником. Когда работы не слишком много, она утомляет, большое количество ее заставляет забыть о скуке.

Человек, лишенный свободы, в конце концов находит удовольствие в самом неблагодарном труде, так же как, привыкнув к темноте, глаза начинают видеть в лишенном света погребе.

Недавно (5 апреля) во время моего визита в тюрьму приговоренных к смерти 2я спросил у сопровождавшего меня директора:

– У вас есть сейчас осужденные на казнь?

– Да, месье, некий Марки. Он пытался ограбить и зарезать девицу Террис.

– Я хотел бы поговорить с этим человеком.

– Месье, – сказал директор, – я здесь, чтобы служить вам, но я не могу отвести вас к заключенному.

– Почему?

– Полицейские правила запрещают нам впустить кого бы то ни было в камеру приговоренного к смерти.

– Господин директор тюрьмы, я не знаю, что предписывают полицейские правила, но я знаю, что гласит закон. А он отдает тюрьмы под наблюдение палатам и министрам, и особенно пэрам Франции, которые могут быть призваны оценить их состояние. Представитель законодательной власти должен вмешаться и исправить любое злоупотребление везде, где оно может быть обнаружено. В камере приговоренного к смерти может происходить что-то нехорошее. А значит, мой долг войти, а ваш – впустить меня туда.

Директору ничего не оставалось, как проводить меня к заключенному.

Мы прошли по небольшому окруженному галереей и украшенному несколькими цветками двору. Это было специальное место, отведенное для прогулок приговоренных к смерти. Вокруг находились четыре высоких строения. В центре одного крыла галереи была большая окованная железом дверь. Тюремщик открыл ее, и мы оказались в темной облицованной каменными плитами прихожей. Я увидел три тяжелые дубовые двери, также окованные железом с проделанными в них окошечками, забранными решетками. Одна находилась прямо передо мной, другая справа, а третья слева. Они вели в камеры, предназначенные для осужденных на смерть. Там они должны были ожидать своей участи после подачи кассационной жалобы и прошения о помиловании. Обычно это означало отсрочку на два месяца. По словам директора, еще ни разу не случалось, чтобы две эти камеры были заняты одновременно.