Александр Скидан - Сумма поэтики (сборник)

Стоит привести этот поразительный отрывок, заключающий в себе целую эстетическую теорию (и теодицею), полностью: «Христианское искусство всегда действие, основанное на великой идее искупления. Это – бесконечно разнообразное в своих проявлениях “подражание Христу”, вечное возвращение к единственному творческому акту, положившему начало нашей исторической эре. Христианское искусство свободно. Это в полном смысле слова “искусство ради искусства”. Никакая необходимость, даже самая высокая, не омрачает его светлой внутренней свободы, ибо прообраз его, то, чему оно подражает, есть само искупление мира Христом. Итак, не жертва, не искупление в искусстве, а свободное и радостное подражание Христу – вот краеугольный камень христианской эстетики. Искусство не может быть жертвой, ибо она уже совершилась, не может быть искуплением, ибо мир вместе с художником уже искуплен, – что же остается? Радостное богообщение, как бы игра Отца с детьми, жмурки и прятки духа! Божественная иллюзия искупления, заключающаяся в христианском искусстве, объясняется именно этой игрой с нами Божества, которое позволяет нам блуждать по тропинкам мистерии с тем, чтобы мы как бы от себя напали на искупление в искусстве. Христианские художники – как бы вольноотпущенники идеи искупления, а не рабы и не проповедники. Вся наша двухтысячелетняя культура, благодаря чудесной милости христианства, есть отпущение мира на свободу для игры, для духовного веселья, для свободного “подражания Христу”» ( Мандельштам О.Э. Собрание сочинений: В 4 т. М.: ТЕРРА, 1991. Т. 2. С. 314–315). Не то чтобы это парадоксальное соединение ницшеанства и христианства полностью отвечало эстетической программе Елены Шварц или исчерпывало ее. И тем не менее оно здесь более чем уместно (ср. «Труды и дни монахини Лавинии», буквально блуждающей «по тропинкам мистерии», в лесу мировых религий и культов).

Шварц E . Поэтика живого. С. 71.

У Шварц есть потрясающее стихотворение «Трактат о безумии Божьем»:

Применительно к Елене Шварц нередко приходится слышать: «скандальная репутация», «скандальная слава». Очевидно, говорящие так как-то связывают это с бытовым поведением. Между тем сама Шварц дает пример не бытового, а «ноуменального» скандала, когда пишет: «Представьте, вы пришли в гости, вдруг один из гостей почему-то выражает желание вымыть вам ноги, потом говорит, что один из присутствующих предаст его, и в конце концов, указывая на стол, говорит, что это вино – его кровь, а хлеб – тело» ( ШварцЕ . Определение в дурную погоду (Крошечные эссе). С. 60). В ошибку психологизации впадает и Михаил Берг, когда утверждает, редуцируя «ноуменальное» до истерики и поэтического приема: «…“лирическая героиня” Шварц – это утонченная и интеллектуальная сумасбродка, пифия-прорицательница, сексуально озабоченная святая, своенравная скандалистка и инфернальница, периодически впадающая в религиозный экстаз. Инсценированная истерика – один из наиболее часто повторяющихся приемов – является патентованным способом высвобождения мистической энергии и присвоения ее» ( Берг М . Литературократия. Проблема присвоения и перераспределения власти в литературе. М.: Новое литературное обозрение, 2000. С. 163).

См., например, признание 1988 года: «Все, что кончится, еще длится. / И хотя огня во мне уже мало, / Он весь под языком – как у птицы» («День рождения (в самолете)»).

Агамбен. Дж . Apóstolos. С. 66.

См. «Сочинения Арно Царта» (особенно «Повесть о Лис е » и «Второе путешествие Лисы на северо-запад»), маленькие поэмы (особенно «Хьюмби») и другие стихотворения, оперирующие алхимическим кодом.

Первая часть впервые вышла в виде предисловия к двуязычному американскому сборнику: Fanailova E . The Russian Version / Transl. by Genya Turovskaya & Stephanie Sandler. New York: Ugly Duckling Presse, 2009.

Подробнее см.: Скидан А . [Рец. на кн.:] Фанайлова Е. С особым цинизмом // Новая руссская книга. 2001. № 2 (9).

См.: Орлицкий Ю . Гетероморфный (неупорядоченный) стих в русской поэзии // НЛО. 2005. № 73.

Развернутый вариант помещен в качестве редакторского вступления к тематическому блоку «Между эстетикой и политикой: возвращение нонконформизма» (НЛО. 2008. № 91.С. 248–250). Мои ответы, наряду с ответами М. Ямпольского, Г. Дашевского, Б. Дубина, В. Тупицына, Н. Митрохина, Вл. Кулакова и Д. Голынко-Вольфсона, опубликованы в том же номере в рубрике «По ту сторону иерархии (Опрос редакции “НЛО”)» (с. 321–323).

См.: Якобсон Р . Доминанта // Он же. Язык и бессознательное. М.: Гнозис, 1996.

См.: Рансьер Ж . Разделяя чувственное / Пер. с фр. В. Лапицкого, А. Шестакова. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2007. Об эстетическом режиме искусства см. в главе «О режимах искусства и о незначительном интересе понятия модерна» (с. 21–32).

Подробнее см.: Беньямин В. Париж, столица девятнадцатого столетия // Он же. Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости: Избранные эссе / Пер. с нем. С. Ромашко. М.: Медиум, 1996.

Бадью и Рансьер расходятся по целому ряду пунктов, однако в оценке «этического поворота» как реакции – в сильном, т. е. политическом, смысле слова – они едины. Для обоих этот «поворот» связан с крушением революционного освободительного проекта и выдвижением на его место в качестве точки референции фигуры радикального Зла (холокост). Символической датой торжества этого обращени я вспять для обоих выступает 1989 год. «Лишившись всяких коллективных ориентиров, утратив представление о “смысле Истории”, не в состоянии более надеяться на социальную революцию, многие интеллектуалы, а вместе с ними и обширные сектора общественного мнения, политически примкнули к экономике капиталистического типа и к парламентской демократии. В “философии” им вновь открылись достоинства неизменной идеологии их вчерашних противников: гуманистический индивидуализм и либеральная защита прав человека от всех ограничений, накладываемых организованной ангажированностью. Вместо того чтобы искать условия некой новой политики коллективного освобождения, они в общем и целом приняли лозунги установившегося “западного” порядка» ( Бадью А . Этика: Очерк о сознании Зла / Пер. с фр. В. Лапицкого. СПб.: Machina, 2006. С. 18). «Если нацистский геноцид обосновался в центре философской, эстетической и политической мысли спустя сорок, а то и пятьдесят, лет после открытия концлагерей, то объясняется это не только молчанием первого поколения уцелевших. Он занял это место где-то около 1989 года, когда рухнули последние остатки революции, которая до тех пор связывала политическую и эстетическую радикальность с разрывом исторического времени. Он занял место необходимого для этой радикальности разрыва времени, рискуя изменить его направленность, превратить этот разрыв в уже произошедшую катастрофу, от которой нас мог бы спасти только один из богов» ( Рансьер Ж . Разделяя чувственное. С. 153). Собственно же философские предпосылки «этического поворота» Бадью и Рансьер видят по-разному. Для первого это – упрощенное и идеологически сверхдетерминированное прочтение этики Левинаса; для второго – аналитика «возвышенного» Лиотара. Однако и в том и в другом случае речь идет о подавлении эстетики и политики (эстетического поиска и политической воли), их подчинении моральному закону Другого.