Н. Денисов - Огненный крест

При выходе из кремля есть статуя какого-то здорового парня со связанными руками и ногами, опутанными колючей проволокой в добрый палец толщиной. Я сидел, смотря на неё, когда ко мне подсел милый человек, назвавшийся Михаилом Федоровичем Шмуровым, задавший мне вопрос: что это за статуя? Оказался он высшим техником из Саратова, находился в командировке в Казани. Услышав наши недоуменные разговоры, к нам подошел кто-то из местных жителей и сказал, что статуя эта в память татарского народа, героически боровшегося за свою свободу.

Плохо меня учили истории в кадетском корпусе: я о такой борьбе слышал впервые.

...Пришли в Астрахань. На берегу стоят скамейки, где можно было б спокойно посидеть, если бы не калмыки обоего пола. Было их человек десять и все они принесли на продажу зеленые помидоры, большие и красивые. Гвалт на калмыцком языке был весьма сильный. Тут же подъехал и камион, груженый арбузами. Видимо, пристань это своего рода базар для местных крестьян. К вечеру они всё распродали, причем главным покупщиком оказался наш корабль. Арбузы были отличные, почти не хуже наших, венецуэльских. Нам потом давали на сладкое. Помидоры же раскупило местное население, чтоб их засолить.

На пристани было много военных, солдат и матросов. Впечатление от них – отвратное. Одеты они были, по-видимому, в парадную форму, но какую-то мятую, не пригнанную, сидящую мешком. На головах пилотки или матросские бескозырки, но надетые крайне небрежно, у кого на боку, у кого на затылке. У многих на губах висели папиросы или сигареты. Походка вразвалку, сапоги не начищены, воинской подтянутости – никакой. Глядя на них, невольно вспомнился Максимилиан Волошин:

Дай Бог, чтобы я ошибался, но вид солдат и матросов в Астрахани заставил меня вспомнить те разнузданные толпы, которые делали «великую, бескровную» в Петербурге, виденные мною в пять лет от роду, но запомнившиеся и по сегодня.

Проходил по набережной и некий вице-адмирал, но солдаты и матросы оказали ему не больше внимания, чем сербы какому-нибудь турецкому кладбищу (као турском гроблью). Оказалось, что через день ожидался праздник морского военного флота. Каспий екая флотилия готовилась к этому празднику. Когда я уже вернулся на корабль, то с палубы увидел и морскую подготовку к празднику. Вверх по течению реки прошло несколько судов военного вида, которые затрудняюсь назвать, то ли тральщики, то ли истребители, то ли катера. Первые два мне показались даже безоружными, следующие два имели пулемёты и орудия на корме, потом два тянули на буксире какие-то красные шары или эллипсы, расположенные в воде в веерном порядке. Замыкал же всё шествие, по-видимому, противопожарник, ибо из него во все стороны били фонтаны воды. Это было красиво...

На обратном пути зашли в Волгоград-Царицын. Жене Натусе настолько понравилась распланировка нового Царицына, что она уговорила меня проехать по городу на такси. Действительно, планировка отличная: широкие улицы, проспекты, кое-где зелень. Возил нас шофер такси – отставной майор, милый человек. Говоря о своем городе, он негодовал, что именуют его труднопроизносимым Волгоградом, а не историческим именем Царицын. Довез нас до самого подножия Малахова кургана, на котором установлена «мать Родина». Это огромных размеров бабища в широченной юбке, которая, доходя до полу, удерживает её от падения. У меня было совсем другое представление о «матери». В слове «мать» заключено столько любви и нежности, как ни в каком другом. А тут стоит огромная бабетина, замахнувшаяся на кого-то мечом. Говорили, что её рука с мечом около 14-ти метров. Так представляете, какой высоты сама баба. Шофер-майор мне рассказал, что при статуе живёт ремонтная команда, постоянно чинящая её изъяны: трещины, осыпающуюся штукатурку и т.д. Вспомнился мой спор с покойным Колей Домерщиковым, утверждавшим, что в Царицыне Малахова кургана быть не могло, он де находится в Севастополе.

Вернулись на корабль, но жена успела сбегать на базар и купить отличной малины и еще лучших персиков, спелых, сладких, сочных... Нужно отметить невероятные отпорность и геройство русских солдат, сумевших отстоять от немцев такой маленький пятачок своей земли. Увы, бабища на Малаховом кургане должных почестей, на мой взгляд, погибшим не воздаёт».

Занимательное чтение, сдобренное художественными деталями, вольным трактованием советских ценностей, чему еще сопротивлялось мое, вчерашнее, а чуткое ухо улавливало присутствие безответственной жириновщины и барского чистоплюйства. Усмехнулся этак: все ж таки правильно поступил тогда в Маракае, в доме «венесуэльского Суслова», интуитивно отказавшись от предложенной шарлотки. Уважаемый бывший кадет и сельскохозяйственный ученый, конечно, являл не только дельные замечания, но и пренебрежение к «быдлу». Оно сквозило. Это, как любит замечать другой кадет и бывший лейтенант РОА Юрий Львович Ольховский, «не подобает».

С подчеркнутым упорством именует господин агроном и скотовод Мамаев курган – Малаховым, знаменитый в Европе памятник павшим героям-сталинградцам – «бабищей, бабетиной».

А отставной «милейший майор» сомнительно ратует за «исторический» Царицын, не за Сталинград, как это принято еще в среде даже бывших советских майоров.

Не подобает, профессор!

А профессор катит «телегу жизни» вперед и вдаль по русской территории и не обожаемой им, понятно, советской истории:

«Ульяновск. Там родился и провел молодость Владимир Ульянов-Ленин. Понятно, что город посвящен ему и его семейству. Любопытство заставило и меня принять участие в поездке по городу. Ничего особенного я там не увидел. На горе, над Волгой, построен «мемориал» Ленина. Внутри же его, закрытые фасадом, сохранились два домика, в которых своевременно проживало семейство Ульяновых. Это коммунистический Вифлеем, ибо сам Ульянов-Ленин в Советском Союзе почитался как Христос. Здание большое, довольно красивое, с барельефом бородатого Мессии на фронтоне. Но и оно уже подзапущено. В окнах первого этажа видны довольно грязные стекла, а за ними какие-то бумаги и документы. Вход, понятно, воспрещен...»

В дорожных наблюдениях недавней коммунистической страны – у русских загрантуристов подспудно сквозит и мысль об утерянной, той, непременно «всеблагодатной» России, царской! Где будто бы был тогда, при царе, повсеместный рай и лад, полное изобилие и согласие. Иного не допускается.

Эх, Владимир Васильевич, эх, другие мои эмигранты дорогие, не напоминаю о позорных военных неудачах Николая 2-го, о голодовках в России, когда за голодных радели и Толстой, и Чехов, и Короленко. Умолчу об умном реформаторе Столыпине и виселицах – «столыпинских галстуках». Было. Не гнилой же интеллигенцией они придуманы! Той самой интеллигенцией, элитой, а она во все времена в России имела склонность к измене. И вот в начале двадцатого века «элита» устроила новый бунт, позволила сатанистам разложить монархию, аплодируя, на горе себе, этому разложению...