Н. Денисов - Огненный крест

Мощи Моисея Угрина,

Мощи Михаила Митрополита Первого Киевского,

Мощи Исаака преподобного,

Мощи Прохора спящего,

Мощи Пимена преподобного,

Мощи Никона мученика,

Мощи Святые Великомученицы Варвары,

Миро от Мироточивых Глав.

Перевожу дыхание:

– Николай Александрович, а мощи перечисленных святых и сейчас на месте, при Кресте?

– На месте.

Вникаю в следующие строки гравировки: «В лета 7174 (1666 г. – Н.Д.) состроися сей честной и животворящий крест во Славу Господа нашего Иисуса Христа по обещанию окольничьего и оружейничьего Богдана Матвеевича зовомого Иова Хитрово. И впредь будет благоволить Бог быти оставшимся по мне рода моего Хитрым сей крест хранити им у себя впредь для милосердия Божья к себе явиной род никому сего креста не отдавать».

Никогда, уточняем вместе с собеседником, даже в эмиграции семейная реликвия рода Хитрово не находилась в чужих руках. Владели ей родственники Николая Александровича. Совсем недавно, два года назад, неисповедимыми путями реликвия эта и была передана в Венесуэлу – одному из последних представителей славного дворянского рода...

Далее «идут», то есть извлекаются из заветных мест хозяином дома, ордена предков, золоченые портсигары, инкрустированные шкатулки, оригинальные часы, «безделушки», коим не подыскиваю и названия. Потом извлекается книга в кожаном переплете, издания 1806 года: описание дворянского рода Хитрово – из глубины веков, от его основания.

– А сейчас, Николай Васильевич, ближе к нашим временам... Видите – вот это письма царицы Александры Федоровны.

– Копии?

– Нет, оригиналы... А вот – оригиналы переписки Великих Княжён Ольги и Татьяны Романовых с моей тётей Маргаритой Сергеевной Хитрово. Это их письма Царскосельского периода и времени Тобольской ссылки царской семьи – 1917–1918-го. Моя тетя была фрейлиной царского двора, и тайно – не без последствий для себя и родственников наших – приезжала в Тобольск в надежде чем-то помочь узникам Временного правительства-

Письма княжён... Каждое письмо на отдельной странице альбома... В нём же, в альбоме, редкие царские фотографии... Многие из них (и это совершенно точно, достоверно) в России неизвестны...

Не сон ли это?

– А вот несколько страничек из семейной хроники, которую вел за границей мой дядя Владимир Сергеевич, – говорит Хитрово. Строки, надо сказать, исторического характера и значимости...

Ощущаю себя «первооткрывателем» этого документа, хотя понимаю, что сии страницы, наверное, читали в этом доме и другие люди. Но какое мне сейчас дело до них! В самом деле, дух захватывает. Та-а-к. «Сенсационный арест» – заглавие. (Прошу и читателя набраться терпения при чтении этого просторного документа, который я – первый из современных россиян – довожу до соотечественников.)

«В кругах Временного правительства подтверждают, что за последние дни судебными властями произведен был целый ряд арестов и обысков в целях выяснения действий одной обнаруженной организации... Деятельность этой организации носила, как передают, контрреволюционный характер. Большинство арестов было произведено вне Петрограда и в нескольких других городах России... Правительственные источники сообщают, что в ближайшие дни будет произведен еще целый ряд новых арестов. Фамилии арестованных, а также лица, у которых был произведен обыск, тоже держатся в тайне».

Так, уточняю для читателей, дебютировало тогда в прессе дело «Монархического Заговора», или как оно официально называлось – «Дело по обвинению М. Хитрово и других по статье 101 Уголовного Ул.» Статья эта карала за попытки к «ниспровержению существующего строя», но... «было бы логично начать с привлечения по этой статье всех членов Временного правительства во главе с Керенским», – писал Владимир Сергеевич. – «По этому делу привлечены были моя мать и моя сестра...»

– Хотите, сделаю Вам ксерокопии?

– Обязательно, Николай Александрович! Но это ж всё бесценно, особенно оригиналы писем, и должно стать достоянием Русского государства. Передать бы...

– Передать? Готов. Но кому? Куда? Кто поручится, что...

Впрочем, продолжим чтение: «В течение ряда лет, предшествовавших войне, родители мои снимали дачу в Ялте, где жила часть семьи, в числе которой сестра Маргарита. Когда в Ливадию приезжала Царская семья, сестра принимала участие в устраиваемых ею благотворительных базарах и близко сошлась с Великими Княжнами, сближение же с Великой Княжной Ольгой Николаевной вылилось в настоящую дружбу. В 1914 году Императрица лично, без обычных представлений по Министерству Двора, приколола ей фрейлинский шифр, с объявлением же войны Маргарита работала как сестра милосердия в Царскосельском лазарете Ея Величества и иногда сопровождала Царскую Семью во время поездок по России.

После революции и ареста Царской Семьи она продолжала работать в лазарете, исполняя в столице поручения Императрицы и передавая письма. В ночь на 1-е августа 1917 года Царская семья уехала в Тобольск, куда прибыла 6-го августа и вскоре после этого туда же приехала сестра, везя с собой много писем и подарков. Поехала она по собственной инициативе с единственной целью быть ближе к Царской Семье, дабы иметь возможность быть ей полезной, если к тому представится возможность. «Утром на улице появилась Рита Хитрово, приехавшая из Петрограда, и побывала у Настеньки Гендриковой. Этого было достаточно, чтобы вечером у нея произвели обыск. Чорт знает что такое», – записывает Государь в своём дневнике 18-го августа.

Но обыском дело не ограничилось. На основании шифрованной телеграммы Керенского сестра моя была арестована и препровождена в Москву, куда прибыла 26-го августа и помещена в здание судебных установлений в Кремле. Следствие по ее «делу» поручено было следователю по особо важным делам Александрову. Но параллельно с этим делом и в известной степени независимо от него возникло другое, которое в связи с поездкой сестры явилось поводом поднятой Временным правительством тревоги...

У моей матери, рожденной Молоствовой, было имение в Мензелинском уезде Уфимской губернии, куда она решила поехать тогда, когда сестра направилась в Тобольск. За два дня до отъезда, к ней на квартиру явился вольноопределяющийся мотоциклист по фамилии Скакун, служивший на станции Режица и заявивший, что пришел по поручению казачьей воинской организации, собирающей деньги для спасения Царской семьи. Мать моя взяла у него воззвание, на бланках которого стояло: «Боже Царя храни».

Путь в Уфимское имение был длинный. Нужно было из Москвы доехать по железной дороге до Нижнего Новгорода, спуститься по Волге до устья Камы и подняться по Каме до Набережных Челнов. В купе поезда мать моя разговорилась с господином, производившем очень хорошее впечатление и внушавшем полное доверие. Люди нашего общества к конспиративной работе не были подготовлены и после некоторых колебаний мать моя предложила господину внести что-либо на освобождение Царской Семьи. К сожалению, господин этот оказался товарищем прокурора Нижегородского окружного суда, который по прибытии поезда в Нижний, немедленно доложил о слышанном прокурору суда. И последний в тот же вечер срочно выехал в Москву для доклада о «заговоре» прокурору Московской судебной палаты А.Ф. Сталю. Сталь, эмигрант 1905 года, вернувшись после революции в Россию, не медленно назначен был Керенским на занимаемую им должность. Он и забил тревогу. Когда пароход, на котором находилась моя мать, ошвартовался у пристани города Елабуга на Каме, то на него взошла полиция, мать была арестована и доставлена сперва к Сталю в Москву, а затем в Петроград, где содержалась под домашним арестом.