Нина Кондратковская - Круг зари

На твоих дремучих берегах,
У твоих ромашковых излучин
Оседала вольница в бегах,
Чтоб уйти от кары неминучей.
Привечал гостей ты горячо:
Хлебом, солью, ласковым
уютом.
И за то раденье Пугачев
Жаловал стопушечным
салютом.
Ты, дымясь мятежно,
клокотал
Под ярмом демидовским
в колодках.
…Час пришел. Раскованный
металл
По фашисту бил прямой
наводкой.
Гнал взашей, сметал
наверняка,
Никому ни в чем не потакая.
Мой Урал — железная река,
Силища несметная какая!
Ты, как в сказке,
грозен и красив,
Ворогу любому неподвластен.
Счастлив я, что есть ты
на Руси,
Горд безмерно, что к тебе
причастен!

Металл неукротим, как бес,
Не сразу покорится.
Беру кувалду, бензорез,
А в помощь — рукавицы.
На них весь груз моей страды:
Мозоли и ушибы,
Ожогов рваные следы
И боль моих ошибок.
Вот почему о них пекусь,
Порой врачую раны.
Пускай дожди, морозы,
пусть
Стоклятые бураны, —
Они со мной в труде живут,
Любые примут муки.
И я их ласково зову:
Мои вторые руки.

Ладонь рабочая глыбаста.
Добра. Покладиста,
притом
В дороге трудной
не балластом —
Опорой служит и щитом.
И пусть бездельники судачат,
Мол, тяжела, груба рука,
Она зато в ладу с удачей,
Как полновесная строка.

Снега, снега, гривастые бураны
Опять мой край уральский замели.
Но тянут шеи башенные краны,
Как в камышах озерных журавли.
По большакам бульдозеры, что крабы,
Ползут и тают, словно миражи,
А по утрам у «саламандр» прорабы
Придирчиво сверяют чертежи.
А на площадках, оседлав сугробы,
Карабкаются в небо корпуса.
И люди здесь морозостойкой пробы,
И расправляет стройка паруса.
Здесь столько свиста, дьявольского гула,
Что голос глохнет, сколько ни ори.
Морозом сводит одубело скулы,
А на бровях ледяшки наросли.
Зато, когда в прокуренной времянке
С лица сползет остудная кора,
Под шорох незлобивой перебранки
Оттаешь ты — и будто с плеч гора.
И вновь готов — себя метели настежь —
Панели ставить, «затравлять» болты…
Без этого проклятого ненастья
Не ощутить сердечной теплоты.

Мой отчий край,
К тебе — любовь!
Не отведу
Сыновних взоров:
Все звонче
Золото хлебов —
Оно искрится
Солнцем в зернах.
Высокий дуб
У трех дорог,
Степные дали
В дымке синей…
И хочется
Напиться впрок
Твоими росами
Россия!

Металл не любит грубой обработки.
Холодный, неуступчивый на внешность…
Вы чувствовали в гомоне работы
стальную необузданную нежность?
Он жалуется, сдавленный в тисках,
он забивает взвизгиваньем уши.
И пота накипь зреет на станках,
и голубой слезою льется стружка.
Металл не любит грубой обработки.
И ты к нему идешь по-человечьи
с отцовскою и строгою заботой:
живое очень просто изувечить!
А он, руке умельца благодарен,
в деталь преобразится на глазах.
Металл — он тоже, брат, хороший парень,
когда взлелеян на твоих руках.

Веду трамвай.
Едва по склону ночи
он к проходной, замедля, проскользнет,
увижу, как в вагон взойдет рабочий
и полукружья рук своих внесет.
Завидую, горжусь и удивляюсь:
каких людей я бережно везу!..
А человек сидит, и рук усталость
спокойно остывает на весу.

Чугун натужился. Вспотел.
И закипел. Пробита летка.
Он, заполняя ковш, хрипел
во всю свою чугунью глотку.
Дышала домна тяжело,
бока тугие раздувая.
Литейный двор ходил на сваях,
швырялось пламенем жерло.
А горновой, влюбленный в домну,
ее младенца привечал
и в колыбели многотонной
новорожденного качал.

В детстве,
светлокудрый и босой,
по утрам я бегал
за росой.
А пырей
по пяткам больно щелкал,
но катались росы по иголкам
мягкой хвои,
зябкой, шелковистой,
да по жилкам
маслянистых листьев.
Капли собирал зачем-то в кружку —
может, это было и ненужно?
Колотил ногою в дверь упрямо:
— Синие утрянки! Глянь-ка, мама!
Пахла мама хлебом и росою.
— Мама! Я лицо твое умою!
…На асфальте звезд рассветных сыпь.
Я хочу опять собрать росы,
принести утрянок светло-синих,
чтобы маме стать еще красивей.