Алексей Суворин - Е. Динерштейн. Публицист крайних убеждений

Более глубоко и резко расхождения проявились в рецензии на "Историю одного города". Оценив книгу как "уродливейшую карикатуру", Суворин посчитал необходимым заявить при этом, что "даже карикатура имеет свои пределы, за которыми она делается просто вздором". Объяснив, почему "фальшиво отношение г.Салтыкова к народу", он опять повторил свой старый тезис об отсутствии у автора устоявшихся идеалов и "нравственных идей" [84].

Несмотря на четко обозначившееся взаимонеприятие, именно Щедрин привлек Суворина к переговорам с Краевским о передаче газеты "Голос", которые, как уже сказано выше, не получили завершения. 20 июня 1872 он писал Некрасову: "Суворина я в Москве видел, но он мне показался несколько сконфуженным; хотел быть у меня и даже назначил час, но не пришел" [85].

Объяснение с Салтыковым-Щедриным все же состоялось. Об этом можно судить по письму Суворина к Тургеневу (19 февраля 1875):

"Салтыков - литературный характер и Салтыков - обыкновенный человек - это разница. Мне иногда кажется, - писал Суворин, - что все те гадости, или по крайней мере некоторые из них, которые он изображает в своей сатире, есть в нем самом. Гоголь даже высказался в этом смысле, как известно. Кстати, в прошлом году Салтыков говорил мне: "Вы вот говорите, что у меня идеалов нет (он разумел мою статью в "Вестнике Европы" по поводу его книги "История одного города", - я не люблю этой книги), - их у Гоголя нет, а у меня они есть, да Вы признать их не хотите. А у Гоголя попробуйте открыть эти идеалы? Их совсем нет". Я пробовал возражать, но с Салтыковым это довольно бесполезно" [86].

Поэтому во всех статьях он, в сущности, повторял старый тезис: "Щедрин не сатирик, а фельетонист, не художник, а карикатурист". Но если бы это было так, как писал Суворин, то вряд ли в произведениях Салтыкова-Щедрина можно было бы увидеть "характеристику общества и литературы" [87].

Версию о Щедрине-карикатуристе, которого "литературное начальство" в лице сначала Каткова, затем Чернышевского, Добролюбова и Некрасова "помарывало, чистило, указывало, направляло", он повторял неоднократно [88].

Справедливости ради следует сказать, что Суворин чувствовал необычность, своеобразие художественной манеры Салтыкова-Щедрина. Однако в силу предубеждения, а может быть и ограниченности таланта не мог оценить в полную меру масштабности фигуры писателя, воспринять социальную направленность его творчества. Для него он никогда не был "гениальным художником фантасмагорических реальностей русской жизни" [89]. Наоборот, он казался ему писателем, преломившим реальности жизни в некую фантасмагорию, в конечном счете, ее искажавшую. "На Салтыкова у меня особенный взгляд. Я вовсе не считаю его сатириком: он сказочник, фантастический писатель, русский Гофман. Фантазия и действительность у него так переплетены, что подчас не проведешь между ними черты", - писал он в 1880 [90].

Салтыков-Щедрин более справедливо оценил Суворина. Резко отрицательно относясь к редактору "Нового времени", он отдавал должное его хватке и "высоко ставил издателя А.С.Суворина, сумевшего из ничего создать такое большое дело" [91].

Но если природа взаимных симпатий и антипатий Салтыкова-Щедрина и Суворина более или менее ясна, то благорасположение Некрасова к Суворину объяснить гораздо сложнее. Дело, конечно, не во внешней схожести их жизненных мытарств и настойчивости, с которой каждый из них шел к поставленной цели, и даже не в добрых словах, сказанных когда-то начинающим свой путь в литературе Сувориным о только что вышедшей книге поэта [92].

Чтобы составить какое-то представление об этом вопросе, следует выслушать самого Суворина:

"Николай Алексеевич Некрасов, - писал он в одной из статей, посвященных поэту, - принимал самое теплое участие во мне с тех самых пор, как мы хорошо с ним познакомились. Это было в 1872 г. Никакой ему нужды во мне не было, но он приезжал ко мне на Васильевский остров и долго беседовал о литературе. Тогда же он советовал мне завести свою газету и вести ее так, как я сам понимаю. Участие его, совершенно бескорыстное, указывающее именно на нежную его душу, простиралось до того, что в конце 1873 года он предложил мне значительную для меня сумму на поездку за границу, чтобы оправиться от постигшего меня несчастья [имеется в виду гибель жены. - Е.Д.]. Я не воспользовался этим предложением, но не могу не вспомнить об этом с глубокой благодарностью. Он же старался убедить меня купить "Новое время" и жалел, что устарел для ведения газеты, для участия в ней. Он дал для нее несколько стихотворений, из которых некоторые были напечатаны... " [93].

Правда, не все, сказанное мемуаристом, достоверно - впоследствии сам же Суворин, вспоминая об этом визите Некрасова, говорил, что тот приезжал к нему не бескорыстно, а с целью просить "не печатать ничего об инциденте с одной известной артисткой" [94]. Да и уговоры касательно "Нового времени" носили, как известно, отнюдь не альтруистический характер.

Сохранившаяся переписка Суворина и Некрасова невелика, малоинформативна и если о чем и свидетельствует, то о почтительном отношении Суворина к Некрасову: "Я всегда придавал Вам огромное значение не только как поэту, но еще больше как главе журналистики, главе и голове самой светлой, самой разумной", - писал он 6 декабря 1877, поздравляя Некрасова с днем ангела [95]. Говорилось это, правда, смертельно больному человеку, дни которого уже были сочтены. Письма же Некрасова более сдержанны. При всем том, что поэт не был большим любителем эпистолярного жанра, его послания к Суворину поражают своей лаконичностью и сухостью. Характерная деталь: все они написаны наскоро, чуть ли не на клочках бумаги.

Дальнейшая эволюция Суворина и его газеты "Новое время" показала обоснованность настороженного отношения редакции "Отечественных записок" к человеку, казавшемуся многим "страшным радикалом". История "Нового времени" и ее многолетнего редактора должна стать предметом специального рассмотрения. Здесь же следует кратко остановиться лишь на самом начальном ее этапе, завершающем "либеральный" период жизненного пути Суворина.

Газета была приобретена Сувориным у К.В.Трубникова. По словам С.Ф.Либровича, переговоры о ее покупке велись при посредничестве книгопродавца и издателя М.О.Вольфа: "в маленьком кабинете при его магазине, где компания, состоявшая из самого Вольфа, Суворина, Лихачева, Трубникова, М.Федорова и В.Генкеля, при обсуждении вопроса об условиях покупки газеты засиживались иногда до поздней ночи" [96]. Акт был подписан 12 или 13 февраля 1876, а через две недели, в несчастливый по народному поверью Касьянов день, 29 февраля, вышел первый номер обновленной газеты. Примета явно не оправдалась: к концу года тираж газеты увеличился в десять раз и достиг 15 тыс. экземпляров [97].