Сборник статей - Псевдонимы русского зарубежья. Материалы и исследования

Но у третьей волны в русскоязычных медиа мотивация часто была житейской: зачем будить зверя в головах некоторых коллег, которым не нравилось, что в студии сидит парочка – Кабачник и Табачник. Довольно заметный антисемитский душок ощущался на радио вплоть до середины 1980-х гг.

Иное дело – вторая волна. Здесь мы встречаем многослойные покровы выдуманных имен. Геннадий Хомяков был и Андреевым, и Отрадиным. Владимир Юрасов – Жабинским и Рудольфом. В настоящей фамилии Леонида Пылаева (Павловского?) уверенности и вовсе нет.

Сотрудник радио (попеременно то штатный, то переходивший на фрилансерство) Николай Александрович Горчаков (так он представлялся и так вписывал себя во все документы) был одним из лучших дикторов с профессионально поставленным голосом, низким баритоном, богатыми модуляциями, способный играть прокурора былых времен, барина, вельможу. Недаром коллеги за спиной Горчакова называли его «князем», причем не только русские, но и немцы – «Херр Фюрст». Горчаков не обижался, а скорее поощрял.

Поначалу он настаивал, что его фамилия Горчаков – подлинная, и в частных разговорах небрежно ссылался на свою известность в московских театральных кругах. И действительно, желающие могли убедиться: режиссер и педагог Николай Горчаков работал в Художественном театре, куда пришел из Третьей (вахтанговской) студии. Станиславский в 1925 г. привлек Горчакова к восстановлению «Горя от ума». Николай Горчаков был сорежиссером спектаклей «Продавцы славы», «Сестры Жерар», «Три толстяка», тяготел к сатирическому жанру, исторической мелодраме, современной сказке. Поставил водевиль Валентина Катаева «Квадратура круга», а в 1933 г. на сцене Театра сатиры – «Чужого ребенка» Шкваркина. Его первой подписанной постановкой стал булгаковский «Мольер», и гибель спектакля тяжело отразилась на его режиссерском состоянии. Позднее ему пришлось доказывать свою политическую правоверность.

И вот за этого Горчакова выдавал себя Горчаков-эмигрант. Почему отважился он взять его почти полное имя (настоящего Горчакова звали Николай Михайлович, самозваного – Николай Александрович)? Прежде всего потому, что интересы обоих и творческие орбиты их удивительно совпадали. Но была у самозванца еще одна надежда: он, по всей видимости, знал, что подлинный Горчаков в начале войны был отправлен на фронт. Не исключено, что до псевдо-Горчакова могли дойти неверные слухи о гибели его коллеги. Но это не более чем предположения.

В 1948 г. в Мюнхене, где Горчаков осел, вышла в дипийском издательстве «Златоуст» его книга «Восемь рассказов», подписанная этой уже ставшей привычной фамилией.

В середине 1950-х гг. Горчаков пришел на «Радио “Освобождение”» (с 1959 г. называвшееся «Радио “Свобода”») и служил диктором в продукционном отделе. Как и полагается эмигрантскому диктору, он читал все виды текстов – от спортивных до политических, но передачи художественные, литературные без горчаковского голоса никогда не обходились. Он был не просто мастером высокого класса, но и учил ремеслу молодых актеров в собственной мюнхенской театральной студии. Вместе с Горчаковым тем же ремеслом пробавлялись и другие профессионалы сцены, по совместительству – сотрудники «Свободы»: Сергей Дубровский (бывший мхатовский актер, зять знаменитой Веры Пашенной), Борис Виноградов (ленинградец, участник труппы Сергея Радлова) и другие, в частности Анатолий Скаковский, на которого я еще сошлюсь.

На станции Горчаков отличался исполнительностью, но был замкнутым и даже грубоватым, порой не здоровался. Сидел он в рабочей комнате один, ни с кем ее не деля, и производил впечатление человека с проблемами в личной жизни.

Однако Горчакова размягчала выпивка, и он, сперва неохотно, принимал участие в дружеских застольях, постепенно размягчаясь, всегда сохраняя, впрочем, пародийно-сатирическую маску. В ответ на обращение «князь» мог подхватить и откликнуться: «Да-а… Помню, бывало, Государь потреплет меня по щеке и говорит: ну что, Коля…».

Помимо дикторской лямки Горчаков с большой охотой писал тексты для художественных передач. Ему принадлежат такие, например, историко-культурные скрипты: «Шекспир – наш современник», «К 700-летию со дня рождения Данте Алигьери», «Салтыков-Щедрин и современность», «Фридрих Шиллер – друг свободного человечества», «Гулливер побывал и там, где строят коммунизм», «Гибель Маяковского», «Галилео Галилей», «Похвала глупости Эразма Роттердамского еще не устарела».

Его привлекал такой жанр, как театр у микрофона. Он ставил радиовариант пьесы Виктора Розова «Затейник», приспосабливал к радио собственную пьесу «Никколо Паганини», расписывал на голоса инсценировку суда над Иосифом Бродским и сам принимал участие в постановке. На протяжении двадцати с лишним лет Горчаков был одним из наиболее запоминающихся голосов «Свободы», фигурой с литературно-театральными интересами.

И не только фигурой радио. В Зальцбурге в начале 50-х гг. горчаковская комедия «Гаспарино» ставилась в Русском театре.

Мало кто из сослуживцев на радиостанции догадывался при этом, что их нелюдимый сосед параллельно трудится над большой книгой – «Историей советского театра». Когда же она выходит в свет в нью-йоркском Издательстве имени Чехова [644], Горчаков никому ее не только не дарит, но и не показывает. Коллеги узнают об этом стороной: книги Чеховского издательства хорошо известны в эмиграции. Их везде продают и рекламируют, а один экземпляр приобретает библиотека «Свободы».

«История советского театра» подписана все тем же именем, но Николай Горчаков к этому времени уже не слишком настаивает на подлинности фамилии. В редакционной переписке с Издательством имени Чехова (Бахметевский архив) он просит редактора Татьяну Терентьеву не настаивать на раскрытии псевдонима: он к этому не готов [645].

В письме историку Сергею Мельгунову, возглавлявшему в то время парижский журнал «Возрождение», Горчаков со всей ясностью пишет:

Своим именем я не могу подписывать вещи сугубо политические. Просто из-за каких-то, может быть, смешных, но последних остающихся у меня мер предосторожности. Мы ведь здесь живем в обстановке, насквозь пропитанной большевистской агентурой. Сегодня она только следит за нами и нашими адресами. Но в тот день, когда подготовка войны выйдет из-за поворота – на прямую, эта агентура начнет нас приканчивать из-за угла и не из-за угла.

Мы не только не додумались создать в эмиграции контрразведку и защитные от пятой колонны органы, мы бесконечно неосторожны ко всем нашим соэмигрантам. Мы разбалтываем, легко и бездумно, налево и направо, подлинные имена беглецов из Советского Союза, и их подслушивает чекистская агентура, и от нашей беспечности – где-то в России – множество родных этих беглецов бросаются в кацеты и в смерть. Мы очень мало думаем о том, чтобы уберечь других.