Александр Хаминский - Пейсбук

Возвращаемся в зал с лотами. На стенах – рисунки и картины Рафаэля. Рядом роскошные столешницы из камня полуторотысячелетней давности. И тут же притулилась картина Джона Констебла – на фоне романтического пейзажа человек с усилием открывает шлюз на канале.

За жизнь я обошел немало музеев, и узнать Констебла по его особой манере мне не сложно. На рубеже XVIII–XIX веков из моды вышли пасторальные сюжеты: скучающей в поместьях аристократии приелись пейзажи. И правда: когда вокруг сплошная природа, что за интерес рассматривать ее и на картинах! Однако Джон Констебл считал для себя единственно важным и достойным занятием изображение родных мест. И он-таки заставил аристократов ценить простые сюжеты, мигрировав от пейзажа к жанровой живописи. При этом он выработал свой уникальный стиль. Его богатую палитру зеленых цветов ни с чем невозможно перепутать. Плюс, чтобы «вычислить» его картины, нужно обратить внимание на такую особенность «почерка», как яркие вкрапления красного цвета. Красная юбка крестьянки, собирающей урожай. Проблеск солнца в облаках. Эти небольшие акценты служат своеобразной подписью мастера. Это был главный лот вечерних торгов, проданный потом за 9 с небольшим миллионов фунтов стерлингов – почти по оценочной стоимости.

Во время той же – третьей, считая от Хануки, поездки в Лондон, внезапно открыл для себя не только Sotheby’s, но и его настоящую сокровищницу – «зал частных продаж». Удалось не только подсмотреть внутреннюю кухню аукционного дома, но и встретиться с шедеврами, само существование которых и сохранность на протяжении веков сродни чуду.

В этот зал попадают лоты, владельцы которых не афишируют факт «родства» с ними. Во мне немедленно проснулся юрист, почуяв криминальный след, и я спросил у нашей провожатой: «Это вопрос происхождения предмета?» «Нет-нет, – заверила меня эта милая барышня. – Но, вы же понимаете, лорду Такому-то ни к чему кривотолки соседей и знакомых, что, видать, у его светлости штаны прохудились, и ему приходится продавать картину из комнаты, где высокое общество по вторникам изволят чай с бисквитами вкушать».

Доступ в этот зал имеют только агенты частных покупателей, которые постоянно что-то приобретают в аукционном доме. Там своя охрана, на входе посетителям ставят особую отметку. Кстати, далеко не всегда повышенные меры безопасности связаны с ценой. Но в этих помещениях всегда находятся только по-настоящему уникальные вещи.

Например, мы встретили «Портрет Валерио Белли» кисти Рафаэля. Чудо? Чудо! Рафаэля практически никогда не бывает на торгах, да и вообще в частных коллекциях! Это придает лоту особую ценность и привлекательность. И вот я смотрю на портрет мужчины в маленькой круглой рамочке – диаметром сантиметров десять, не больше. Кстати, из коллекции Альфреда Таубмана – бывшего владельца Sotheby’s К слову, сам Таубман купил эту картину тысяч за 300 долларов в 1987 году. Выставлен миниатюрный шедевр был с эстимейтом 2–3 млн долларов. Разумеется, произведения искусства не оценивают по квадратным сантиметрам, но если бы это делали, то «Портрет…», наверное, стал бы рекордсменом. Цена «за погонный сантиметр» получилась невероятной. Ну или за квадратный, если вам так интереснее.

Еще там была работа «Святой Павел», авторство которой приписывается Эль Греко. В качестве атрибуции, то есть доказательства, используется письменное свидетельство сына самого Эль Греко. Согласитесь, что такое свидетельство – само по себе уже является культурной и исторической ценностью!

На Sotheby’s продается много работ моего любимейшего Марка Шагала – по несколько картин, эскизов и рисунков в месяц. Я радуюсь каждой счастливой возможности еще раз погрузиться в загадочный мир его персонажей. И в тот день случилась еще одна чудесная встреча – с картиной 1949 года «Цветы в вазе с рисунком в виде плитки» – сирень, влюбленные и странная птица. Как всегда – незабываемая палитра и многослойность смыслов. В декабре этот букет был продан за 843 тысячи евро.

Сам факт того, что при наличии горячего желания и отнюдь не баснословных денег можно стать владельцем рисунка Франсуа Буше или Люсьена Фрейда невероятно волнителен. Вообще, помимо громких продаж мировых шедевров на Sotheby’s, о которых трубят на всех углах, пугая почтенную публику космическими цифрами, цены на большинство лотов абсолютно реальны и адекватны их культурной и исторической ценности.

Как нам рассказали, на торгах многое зависит непосредственно от аукциониста, который должен уметь красиво «раскачать» покупателей. Ну и, конечно, когда в зале одновременно находятся два и более заинтересованных в приобретении лота людей, его стоимость может взлететь далеко за пределы разумного. Увы, азарт соперничества и желание обладать уникальным артефактом – сильный наркотик для многих.

И напротив: в частных продажах, где аукционный дом выступает лишь посредником, торг более приближен к рыночным реалиям, так как и со стороны продавца, и со стороны покупателя выступают эксперты, а консультации оказывают совершенно не заинтересованные финансово искусствоведы аукционного дома. Они лишь определяют аутентичность предмета, временные характеристики, состояние и тому подобные факторы. В результате – продавец и покупатель сходятся на цене, которая устраивает обоих.

Опережая вопросы: нет, я ничего не купил и не уверен, что куплю. Хотя по жизни я коллекционер самых дорогих, действительно бесценных «лотов»: я собираю впечатления. Стараюсь видеть вокруг себя то, что отличает этот день от всех прочих – уже прожитых и еще предстоящих.

И знаете – жить в потоке чудес куда интереснее, чем скучать, иронизировать и коллекционировать разочарования. Нет, я не призываю вас смотреть на мир через розовые очки. Но превращать ее в безрадостную рутину точно не стоит. Ведь жизнь – прекрасна! И это – главное Его Чудо!

Когда я был маленьким, деревья были большими.

Когда я был маленьким, мороженое было вкуснее.

Когда я был маленьким, мы играли в солдатиков, и «наши» всегда побеждали.

Когда я был маленьким, вопросы были конкретными, а ответы – однозначными.

Все знали о загранице, но никто не видел даже границу.

Мир был поделен на две части, мы жили в одной из них и о другой могли только догадываться.

Потом, когда я стал чуть старше, мир вокруг меня разделился на тех, кто читал «Трех мушкетеров», и тех, кто их не читал. В моей половине играли в Д’Артаньяна, Бэкингема, Де Тревиля, Ришелье, Рошфора и Миледи. Во что играли на другой половине, мне было неведомо и ни на йоту не интересно.