Андрей Белов - К вопросу о влиянии творчества К Кастанеды на В О Пелевина

Прежде всего, поскольку действие книг Кастанеды разворачивается в Мексике, резонным было бы попытаться найти в "Жизни насекомых" мексиканские мотивы, и, на самом деле, в романе - правда, чуть ли не единственный раз появляется собственно мексиканская тема; например, в рассуждениях москита Сэма Саккера* (первая глава): "Знаете <...> я много путешествую, и что меня всегда поражает, это уникальная неповторимость каждого пейзажа. Я недавно был в Мексике - конечно, не сравнить. Такая богатая, знаете, щедрая природа, даже слишком щедрая. Бывает, чтобы напиться, долго бредешь сквозь грудной чапараль, пока не находишь подходящего места. Ни на миг нельзя терять бдительности - с вершины волоса на тебя может напасть дикая вша...". Здесь более всего нас интересует слово "чапараль", постоянно встречающееся в первых четырех книгах Кастанеды. "Чапараль", т. е. заросли жестколистных кустарников, у Кастанеды чаще всего "пустынный" и "густой", и представляется, что семантика именно этих определений обыграна Пелевиным ("чтобы напиться, долго бредешь сквозь грудной чапараль") **.

______________ * Говорящая фамилия: sucker (англ.) - сосун. ** Правда, чапараль, по-видимому, всегда пустынный и густой. Поэтому можно лишь предполагать, что источником знаний Пелевина о чапарале выступили книги Кастанеды.

Образ, очевидно восходящий к текстам Кастанеды, - это образ орла. В "Жизни насекомых" он возникает трижды, впервые - во второй главе, где, после гибели скарабея-отца, раздавленного "огромной красной туфлей", скарабею-сыну открывается следующая картина: "Над его [сына - А. Б.] головой мелькнула тень, и на миг ему показалось, что он видит красную туфлю с темным пятном на подошве, уносящуюся в небо, и еще показалось, что в неимоверной высоте, куда взмыла туфля, возник силуэт огромной расправившей крылья птицы". В четвертой главе этот образ уточняется: "Светлая линия дороги доходила до вершины холма и обрывалась, а дальше были видны черные силуэты гор. Одна из них, та, что справа, напоминала со стороны моря огромного бронируванного орла, наклонившего голову вперед". И, наконец, в седьмой главе автор сочетает данные ранее характеристики: "Справа по борту катера медленно поплыла огромная скалистая гора. Она была похожа на каменную птицу, расправившую крылья и наклонившую голову вперед...".

Особое внимание следует обратить на первый отрывок, в котором травестируется* текст Кастанеды, причем не какой-то определенный текст, а, скорее, совокупность представлений о том, что у индейцев яки носит название "орел". Чтобы пояснить сказанное, приведем пример из книги "Внутренний огонь": "...древние видящие, встречаясь с несказанными препятствиями, в действительности видели ту неописуемую силу, которая является источником всех чувствующих существ. Они называли ее орлом, поскольку в тех немногих взглядах украдкой, какие они могли вынести, они видели ее в виде чего-то, напоминающего пестрого черно-белого орла бесконечной протяженности.

______________ * Напомню: "травестия (от итал. travestire - переодевать) основана на контрастном противопоставлении героическому или "высокому образцу". В отличие от пародии, Т. почти не пользуется стилистическими средствами своих "оригиналов", а лишь "перелицовывает" их сюжет, перенося действие в иную сферу и подменяя, к примеру, античных богов и героев <...> простонародными персонажами. Т. обычно не стремится разрушать эстетическую ценность "перелицовываемых" произведений" (А. В. Михайлов, ЛЭС). Отметим, однако, что А. В. Михайлов понимает травестию только как литературных жанр, хотя и понимание травестии как приема в литературоведении существует.

Они видели, что этот орел наделяет сознанием, орел творит чувствующие существа так, чтобы они могли жить и обогащать сознание, данное им вместе с жизнью. Они также увидели, что орел пожирает это самое обогащенное сознание после того, как чувствующие существа лишаются его в момент смерти. <...> Они видели, что сознание чувствующих существ улетает в момент смерти и воспаряет, как светящаяся паутинка, прямо к клюву орла, чтобы быть поглощенным".

Так же и в романе Пелевина к "силуэту огромной птицы" "воспаряет сознание" умершего скарабея. Однако, как мы говорили выше, Пелевин не просто повторяет Кастанеду, а травестирует его, и потому кастанедовский "источник всех чувствующих существ" оказывается в "Жизни насекомых" всего лишь горой, по форме напоминающей орла. Уместно тут будет привести точку зрения С. Корнева, который в своей статье "Столкновение пустот: может ли постмодернизм быть русским и классическим? Об одной авантюре Виктора Пелевина" отмечает, что специфической чертой стиля Пелевина является сочетание постмодернистского "состояния на грани стеба"* с идеологичностью, присущей русской классической литературе. Опираясь в частности на материал романа "Чапаев и Пустота", исследователь пишет: "У Пелевина с точки зрения внешней формы как раз и есть такая игра на грани стеба. <...> Но внешнее подобие не должно обманывать: эта игра на грани - только форма. Настоящий постмодернист использует эту форму, потому что по большому счету сам не уверен - смеяться ли ему над некой идеей или пасть на колени и помолиться. Пелевин же использует ее для откровенной проповеди. Не правда ли, странное явление проповедь идеи под видом издевательства над ней? Такого в русской литературе еще не было. Представьте, что Достоевский начинает издеваться над своими Алешей и Зосимой". Безусловно, эти слова С. Корнева применимы и к "Жизни насекомых"**.

______________ * "Сущность постмодернизма определяет скорее не стеб, а состояние на грани стеба. Когда не ясно, говорят ли это всерьез, или это издевательство, пародия, или даже пародия на пародию. Это игра на грани стеба. Классический текст - он не просто говорит, но еще и заявляет: "Вот это я говорю всерьез, а это - шутка или пародия". Постмодернистский текст высказывает только чистую мысль, и оставляет самому читателю воспринимать меру ее серьезности, он заставляет его самого сделать выбор, включить собственные мозги и систему желаний. Это безответственный текст". ** Вот только слово "проповедь", конечно, не слишком удачно. Уместнее было бы сказать "изложение" или "использование" идеи или что-то в этом роде.

В романе Пелевина можно обнаружить не только образы, связанные с мифологией яки, но и образы самих яки: так, в одиннадцатой главе в виде двух "очень странных, ни на кого не похожих красных" жуков перед нами появляются двойники главных героев книг Кастанеды: дона Хуана и дона Хенаро*. В подтверждение чему можно привести хотя бы такой фрагмент их беседы: ""Мы светились, - сказал он с индейской торжественностью, - пока не выключили электричество". "Да, - сказал первый, - наш дух действительно безупречен"". Кроме недвусмысленно отсылающей нас к Кастанеде "индейской торжественности", в этом фрагменте появляется и одно из ключевых понятий концепции дона Хуана - понятие "безупречности" (""Скажи мне, что делать, дон Хуан, и я сделаю это", сказал я [К. К. - А. Б.]. "Будь безупречным. Я [дон Хуан - А. Б.] говорил тебе это уже двадцать раз. Быть безупречным означает раз и навсегда выяснить для себя, чего ты хочешь в жизни, и тем самым поддержать свою решимость достигнуть этого"", "Искусство сновидения").