Анатолий Рудой - Разум

На фоне поверхностной трактовки сил тяготения неоправданно заносчиво выглядят словесные реверансы типа: легко обобщить, не трудно показать, из этих решений видно, упали бы на Солнце, поглотило бы их … Сама исходная формула Е = КR –2имеет интуитивное, весьма расхожее или иначе: бытовое толкование, но из неё делаются не просто конкретные выводы, а окончательные, устанавливающие табу, запрет на сомнения и тем более на дальнейшее раскрытие темы. Ведь такие категории, как изотропность и однородность, многокоординатность и наличие дополнительных измерений, странное поведение тел при затмениях, устойчивость пылевых и диффузных галактических облаков … и многое другое 47 в тот период широко обсуждалось 43 , 46и казалось бы, обязано найти отражение в таких решающих вопросах, как шарообразность, гравитация, надёжность небесных систем и структура пространства. Но вместо этого: легко видеть, не трудно показать … Почему же учёный с высоты своего легковидения не обосновал исходную зависимость? Потому, что это не только не легко, а даже весьма трудно, а в рамках материалистического мировоззрения и вовсе невозможно. 31, 34

Как жрецы подминают под себя царскую власть, так математики довлеют над мировоззрением. 43Их свободный полёт мысли породил несусветное количество … моделей, т. е. некоторых понятийных конструкций, якобы чему–то соответствующих. До 19 века ещё делалась попытка соотнесения формульного взгляда хотя бы с какой–нибудь натурой, но в дальнейшем и до наших дней такое сопоставление считается излишним, дескать, не дворянское это дело. Как же получается: теоретик над задачей ломает голову, если не всю жизнь, то по крайней мере, значительную часть. Специалисту–прикладнику помимо своей обширнейшей области приходится осваивать несвойственный материал в короткое время и на уровне, зачастую превышающем уровень первоисточника, поскольку там содержатся многочисленные «легко показать и после элементарных преобразований». Постепенно расслоение математиков и потребителей их продукта так возросло, что первые вообще перестали обращать внимание на применимость разработок, а вторые из них научились пользоваться рекурентными соотношениями, экспериментальными формулами или даже на основе профессиональной интуиции. Зачем тогда трудятся математики? Они сами на такой вопрос отвечают с обидой в голосе: для разработки моделей! Это утверждение в начале 21 века превратилось в идолопоклонство: математическое лукавство наплодило столько моделей, что они не поддаются учёту. Модель стала самоцелью, конечным результатом. Более того, стало неприличным предлагать довести общие рекомендации хотя бы до словесной расшифровки. В результате в общество внедрилось убеждение: «Ну что вы? Наукой пусть занимаются прикладники. Мы разрабатываем модели.» Этим снимается всякая ответственность теоретиков за свои пушистые построения.

Страна нанимает учёных для раскрытия тайн природы, для поиска путей выживания, для сохранения планеты, а они, учёные, своё прокормочное положение прикрывают моделями, т. е. вместо знаний выдают мираж, фикцию. Безусловно, из общей неприглядной картины есть много исключений. 11, 47Однако это всё же исключения, в то время как основная палитра науки ужé привела к упадку, деградации и к необходимости бороться за выживание. Наука превратилась в репрессивный атрибут деятельности популяции.

Можно ещё понять приверженность Ньютона, Гука, Гаусса, Римана, Максвелла и других физиков до середины 19 века идее очевидности мира, но почему виртуозы математической эквилибристики Лоренц, Эйнштейн, Планк, Фридман, Фейнман, Шрёдингер, Гейзенберг … не предприняли даже попытки выйти за пределы трёхмерности пространства, однородного времени и пресловутой материальности вселенной? Стоило однажды Максвеллу зафиксировать в уравнениях скорость света, как волна ступора накрыла светлейшие умы. До сих пор не нашлось смельчака возмутиться нелепым ограничением даже не столько свободы мировой закономерности, сколько единственным средством коммуникации миров, ответственным за устойчивость мироздания. Ведь, если убрать из теперешней науки пошлость в виде С = const, то от науки ничего не останется. Она сразу скатится на уровень Галилея. Тогда на что потрачены столетия, судьбы, средства и что собой представляет популяция, если горстка заговорщиков может увести её в небытие?

Мог ли Эренфест выдвинуть иное обоснование шарообразности космических тел? Если бы мог, то его нельзя было бы удержать от возможности прославиться, и он непременно изложил бы своё открытие. Однако он сделал только то, на что способен, что вытекало из его мировоззрения. Его действия исходили из его же сути. Этим ещё раз подтверждается вторичность поступков по отношению к первичности взглядов на мир. Если бы Эренфест знал о несовершенстве себя как инструмента познания и смог бы применить свои знания при исследовании гравитации, то, возможно, наука сегодня отражала бы натуру в большей мере и не возникло бы гнетущее ощущение беспомощи людской перед разгулом стихий.

Но почему всё–таки шар? Спросим у растения: какова форма Луны? Оно для ответа привлечёт полный свой рассудок и какие бы ни были его старания, ничего иного, что не содержалось бы в мировоззрении, сочинить не сможет. Для растения, как существа с линейным восприятием среды, Луна представится в виде светлой линии–полосы. Ни клён, ни тополь, ни бамбук, ни трава, ни кусты своим умом заметить что–либо ещё, кроме того, что им по уму, не в состоянии. Не доросли они до понятий круг, диск, шар. Такие формы для них расположены в далёком будущем. А пока — полоса.

Зададим тот же вопрос животному. Это существо значительно умнее растения, поскольку его развитость может охватить события сразу на двух координатных направлениях. Для него Луна покажется диском. Почему же он не видит полосу? Видит! Но она ему не интересна в силу естественного образа из прошлого. Почему не видит шар? Потому, что он по отношению к смотрящему находится в будущем. Для животного шар — объект невозможный, его попросту не существует. И если ему придётся контактировать с шаром, то предмет такого контакта для человека отобразится трёхмерной фигурой, а для восприятия собаки, например, тот же предмет покажется плоским. Так происходит всегда: сознание данной развитости способно различить всякие объекты из ниже лежащих миров и вовсе неспособно отобразить хотя бы что–то из выше расположенных областей. По мере развития обстановка будущего, как из тумана, выплывает в настоящее восприятие умнеющей особи.

А как человек отображает Луну? Для него полоса и диск относятся к атрибутам прошлого. Он их различает, но взгляд–мысль на них не останавливается в силу обыденности впечатления. Он уже развился на столько, что способен в своём воображении дорисовать небесный контур до объёмной компоновки и увидеть выпуклые формы. Он закрепил их в сознании, уверовал в их истинности, окончательности, единственности, правильности, естественности и проникся пониманием надёжности собственного отображения всего, где бы оно ни находилось. Всё, что проще шара — тривиально, неинтересно, не стоит внимания, всё, что сложнее шара не может существовать, иначе его можно было бы рассмотреть и уразуметь. А коль ни рассмотреть, ни даже заподозрить его наличие не удаётся, значит, ничего интригующего нет. Шарообразность исчерпала собой все конструктивы мира. И если в этот момент намекнуть человеку о наличии продолжения зримой картины за пределы его постижимости … до сих пор таких намёков не было, потому душевный комфорт исследователя в людском обличье возмущениям не подвергался. Под стать мыслительному покою, равнодушию или точнее: лени, и результат. В телескопы так далеко заглянули, что виден собственный затылок, а всего–то и различили шары–спутники, шары–планеты, шары–звёзды, шары–галактики, шары–скопления, шары–атомы, шары–ядра, шары–протоны … Не пора ли схватиться за голову: почему это вечная вселенная на протяжении всей своей вечности только и доразвивалась до примитивного шара?