Анатолий Рудой - Разум

Представим себе поезд. Впереди паровоз, а за ним вагоны. Вся громада несётся по рельсам. Вопрос: в чём состоит свобода каждого из участников движения? Способен ли паровоз выполнить хотя бы что–нибудь не так, как заложено в его бытиё? Да способен! Например, он может таранить препятствие, вместо воды залить нефть, закрыть дымовую трубу … Такое творчество укладывается в понятие полной свободы, но какой прок от гибельной инициативы? До протеста соответствовал своему предназначению и потому имел смысл–бытиё, после своеволия перестал соответствовать, и ему не нашлось места среди тех, кто и впредь соответствует. Такое же рассмотрение можно провести по поводу вагонов, рельс и всего прочего, включённого в качестве звена в инерционную последовательность. Паровоз, нарушив установленный ход событий, оказался наказанным, но для оценки его поступков не привлекались эксперты из–за паровозья, т. е. из–за пределов движущегося массива. Сам массив задаёт ритмику и суть всяких собственных действий.

В мироздании отсутствует что–либо не охваченное или не включённое в последовательности. Если бы такой объект нашёлся, то он не имел бы менее развитого звена, чем он сам, и более развитого. Значит, у него отсутствовала бы причина, которой он обязан подчиниться, и следствие своих собственных поступков. Вся его инициатива замкнулась бы на него самого. Тогда такой объект должен из себя разрастаться и структурироваться, порождая новый мир со своими порядками, если для этого хватит потенции, или же, при её недостатке, снижать свою активность, замирать, стопориться в развитии и скатываться до состояния праха. В любом случае он покидает мир с устоявшимися отношениями.

В таком мире наложен запрет не только на уединённые объекты, но и на одинаковые объекты. Нет нигде повторений, которые были бы равными во всём. Если где–то возникнут тождественные отношения, этим немедленно порождается прецедент объединения многих усилий для решения одной задачи. Появляется возможность увиливания от тягот оразумления за счёт дробления своей ноши на большое число участников, что запрещено в связи с потерей индивидуального назначения каждой персоны. Но каждый объект обязан быть комплектным, т. е., наряду с формой, должен иметь личное сознание. Или скорее наоборот: объект — это прежде всего сознание, облачённое в собственную форму. Значит, сколько объектов, столько и сознаний. И все они собраны в последовательности со своими правилами подчинения, где всякое звено является одновременно общим для мене развитых составляющих и частью относительно сильнее развитых элементов. Такое структурирование кажется естественным только на первый взгляд. Особенность и трудность существования состоит в абсолютизации своей значимости всяким, кто есть. Каждый со своего места на шкале оразумления наделён способностью наблюдать ниже лежащие миры и полностью лишён возможности воспринимать выше расположенных соседей по разуму. Возникший перекос в отображении мира порождает уверенность в том, что именно на нём заканчивается весь путь оразумления и потому он имеет окончательное суждение о сути мира, о его достоинствах и недостатках. Начинаются сетования на несовершенство замысла творения и возникает зуд переделки, доработки, исправления, улучшения и навязывания миру своих представлений о том, как должно быть, если бы устроение природы было правильным. Однако содержательная суть этой правильности проистекает из ума промежуточной развитости, потому и полезность, а точнее: не вредность, так же соответствует промежуточному уму. А он потому и промежуточный, что соответствует только освоенному участку пути восхождения и является таким образом местным, частичным, неполным, урезанным пониманием целостной картины–закономерности. И если разрешить этапному уму вмешиваться в основы сущего, то мир состояться не сможет никогда, ибо много равноумных и равносильных устойчивую конструкцию не составят. Возникает необходимость обезопасить мир от улучшательного посягательства каждой из его бесчисленных составляющих.

Для этого в мире среди многих других запретов установлен самый принципиальный запрет на прямое или непосредственное, т. е. без посредников, общение сознаний между собой. Это значит, что одно сознание при любом своём желании лишено возможности по своей воле–прихоти воздействовать или как угодно иным образом влиять на все остальные сознания, сколько бы их ни было. Для того, чтобы такой запрет стал действенным, все сознания поставлены в условия взаимного непонимания. Рассмотрим пример.

Представим беседу ландыша и барсука. Растение является жителем линейного мира, потому в его высказывании или послании всякие события будут поданы только с однокоординатного взгляда.

Пусть окажется как угодно многомерный объект, но ландыш, исходя из развитости своего ума, в состоянии будет рассмотреть только то, что ему по уму, а именно: проекцию объекта на его мир, т. е. на линию. Исходя из своих представлений о предмете, он предельно подробно опишет увиденное, но вся конкретика уложится в его узкое–частное понимание обстановки. Барсук же по отношению к траве — это уже высокоразвитое существо. Он так относится к ландышу, как инопланетянин к человеку. И если ему придётся оценить усилия старательного цветка, то … он сообщение понять не сможет, ибо в нём отсутствует описание объекта с позиций плоскостного существа. Барсуку для отображения предмета в сознании необходим уже двухкоординатный образ. И если такового нет, то для животного это обозначает отсутствие не только образа, но и самого предмета. А коль его нет, то и беседовать не о чем.

Аналогичная нестыковка получится и при описании обстановки великоразумным барсуком. Он внесёт в своё послание сведения из двухкоординатного пространства, которые недоступны ландышу. Как ни склонять собеседников к взаимопониманию, ничего из этого не выйдет. Так и быть должно, ибо ландыш потому и является ландышем, т. е. жителем линейного мира, что его сознание доросло именно до такого уровня развитости. Барсук для него находится в невообразимо далёком будущем, до которого траве придётся претерпеть муки роста на протяжении длинных эпох. Точно так же для барсука ландыш располагается в ужé неразличимом прошлом. Если даже оба собеседника составят друг о друге некоторое мнение, то оно окажется проекцией незнакомого события на собственное понятийное восприятие. Однако ни при каких условиях представители разных миров не смогут одинаково отобразить одно и то же происшествие, предмет или явление.

Такое соотношение влияний есть защита от вмешательства менее развитых в судьбу более развитых, поскольку сильнее развитые находятся в ненаблюдаемом будущем. А как быть с насилием более развитых по отношению к малоразвитым, ведь прошлое, хотя и не полностью понимаемо, но в некоторой мере отображаемо?