Марк Курлански - 1968. Год, который встряхнул мир.

«Во время речи [Кастро] толпа в какой-то момент прерывает ее примерно на двадцать минут криками: «Венсеремос, вен-серемос, венсеремос, венсеремос, венсеремос, венсеремос, венсеремос, венсеремос!» Вся толпа, шестьдесят или семьдесят тысяч человек, скандирует в унисон. Фидель отошел от ораторского места, заулыбался и заговорил со своими помощниками. Он призвал толпу к тишине движениями рук и заговорил вновь. Поначалу Фидель был спокоен, плавно и четко выговаривал слова, а затем его голос зазвенел, и речь звучала уже почти как музыкальное произведение. Он обвинял Эйзенхауэра, Никсона, Юг и Фульхенсио Батисту в невероятно длинной фразе. Крики вновь прервали его: «Фидель, Фидель, Фидель, Фидель, Фидель, Фидель, Фидель, Фидель, Фидель, Фидель, Фидель, Фидель!» Он наклонился с ораторского места и улыбнулся командующему армией. Речь продолжалась почти два с половиной часа, прерываемая время от времени ликующими криками и один раз — пятиминутным дождем. Когда пошел дождь, Алмейда накинул дождевик на плечи Фиделя, и он вновь зажег свою сигару. Когда выступление закончилось, толпа, не помня себя, ревела почти двадцать минут».

«Свободная Куба» — это эссе, в котором Джонс критиковал себя самого за богемный стиль жизни и брал кубинскую революцию за образец. Джонс писал: «Бунтарями среди нас стали только люди, подобные мне, которые выращивают бороду и не хотят участвовать в политике». Именно в «Свободной Кубе» отчасти лежат интеллектуальные истоки нового типа черного американца, негра-революционера.

Путешествие на Кубу стало своего рода хаджем, обязательной поездкой, которую каждый левый должен был совершить хотя бы раз в жизни. Писатели ехали туда, чтобы участвовать в дискуссиях о культуре; активисты — чтобы увидеть революцию; молодежь — чтобы рубить сахарный тростник и «разделить их (кубинцев) труды».

Одним из наименее удачных было путешествие Аллена Гинзберга, хотя даже он был приятно удивлен тем, что увидел. «Марксистская историческая революционная / пустота с вагнеровскими обертонами / заставила стучать мое сердце». Как и всех американских писателей в то время, его поселили в «Гавана ривьера», которая имела характерный для архитектуры пятидесятых годов фасад. Надо было пройти по небольшому пешеходному мостику, пересекавшему пруд, чтобы попасть в многоэтажный не очень дорогой отель с видом на Гаванскую гавань поверх извилистой дороги вдоль береговой линии. Сидя в своей роскошной комнате, Гинзберг, как и многие до него, думал о том, что «ему умело промывают мозги». В первую ночь пребывания там он встретил трех молодых поэтов-геев, рассказавших ему о преследованиях гомосексуалистов, битников и длинноволосых бородачей, — сами они тем не менее были бородатыми фиделистами. Они просили Гинзберга заявить протест правительству по этому поводу, что он и сделал, добившись, однако, лишь того, что правительственные чиновники заверили его: этот инцидент в прошлом. Гинзберг, за которым следили сотрудники многих спецслужб, в том числе и ФБР, отнесся к этому скептически.

У Гинзберга появились последователи среди молодых поэтов. Они неожиданно пришли на его выступление; их не пускали до тех пор, пока Гинзберг не настоял, чтобы им разрешили войти. Кубинский журналист спросил Гинзберга, что тот сказал бы Кастро, если бы смог с ним встретиться. Гинзберг ответил, что задал бы два вопроса: о политике преследований гомосексуалистов, затем о том, почему не легализована марихуана на Кубе, а потом предложил бы, чтобы оппонентов режима не наказывали, а, накормив галлюциногенными грибами, отправляли работать лифтерами в «Гавана ривьера».

«Мой рот словно выстреливал слова, — говорил поэт позднее. — Я продолжал говорить там, как говорил бы здесь, в антиавторитарных выражениях. Но в целом я продолжал симпатизировать революции».

Революция быстро устала от его рта. Хайде Сантамария сказала Гинзбергу, что он может рассуждать о наркотиках и гомосексуалистах с высокопоставленными чиновниками. Но они не позволят поэту распространять его идеи среди населения. «У нас и так есть над чем работать, и не можем позволить этой чрезмерной роскоши, которая противоречит здравому смыслу», — сообщила она по поводу идеи о легализации наркотиков. Подобно другим приезжим Гинзберг находился под впечатлением кубинского эксперимента по созданию нового общества. Но сам Гинзберг не произвел впечатления на кубинцев. Все закончилось стуком в дверь в восемь часов утра, когда Гинзберг вернулся с вечеринки, где провел большую часть ночи. Чиновник в сопровождении трех человек в униформе велел поэту собираться и доставил его на ближайший отлетающий самолет, который, как выяснилось, направлялся в Чехословакию — страну, откуда Гинзберга также быстро выдворят.

Первые месяцы 1968 года стали высшей точкой революции для Кубы. Процессы над просоветски настроенными руководителями продемонстрировали наличие дистанции по отношению к Советскому Союзу, хотя это продолжалось недолго. Кастро, как казалось, больше, чем СССР, интересовался Китаем. По мнению «новых левых», эта азиатская страна шла по правильному пути.

В 1968 году разрушительный процесс в Китае, официально именуемый «великой пролетарской культурной революцией», был в самом разгаре. Его начал в 1966 году председатель Коммунистической партии Мао Цзэдун, чтобы сломить те элементы, которые, как он считал, хотят нанести урон его авторитету и революционной идеологии. Все это быстро превратилось в борьбу за власть между председателем партии и более умеренными руководителями в правительстве. В 1968 году в Китае жило первое поколение, родившееся и выросшее в эпоху революции и, как и во всем остальном мире, склонившееся на сторону левых. Во время «культурной революции» они выступили в защиту Мао, чтобы стать авангардом «Красной гвардии» — так их окрестили в мае 1966 года радикально настроенные студенты университета Циньхуа. Мао поставил своей целью борьбу с ползучим буржуазным сознанием. В августе он опубликовал шестнадцать пунктов, «как бороться и сокрушить людей во власти, которые идут по капиталистическому пути» и как действовать в области воспитания, искусства и литературы в соответствии с социалистической доктриной. Для левых идеологов во всем мире «культурная революция» была замечательной попыткой сделать революцию чище и лучше. Как казалось, китайцы не хотят дать своей революции опуститься до продажности и лицемерия Советов.

Но на практике «культурная революция» оказалась жестокой и разрушительной. Подростки подходили ко взрослым и предлагали им сменить обувь, поскольку она произведена в Гонконге. Девушки насильно отрезали длинные волосы женщинам. Армия охраняла библиотеки и музеи от «Красной гвардии», желавшей уничтожить все, что не соответствовало ее представлениям об идеологической чистоте. Ученые подвергались нападениям и публичному поношению за знание иностранных языков. Учитывая крайнее почтение к старшим, принятое в Китае, такое поведение производило даже более шокирующее впечатление, чем если бы это имело место в западных странах. Постепенно общество было парализовано почти всеобщим страхом. Даже в самой «Красной гвардии» произошел раскол между студентами, происходившими из семей рабочих, крестьян, солдат, кадровых военных или мучеников революции* — «пять оттенков красного», отобранных для особого обращения, — и студентов буржуазного происхождения.