Лев Данилкин - Клудж. Книги. Люди. Путешествия

В чем конкретно состояла его воспитательная работа?

– Они ходили на экскурсии и в походы, штудировали краеведческую литературу, из подручных материалов мастерили модели барок и бронированных крейсеров, ландшафтные макеты, макеты шедевров деревянного зодчества, макет каменного храма в Белой Горе (мы там были; это где Джузи спросил, надо ли, ставя свечку, загадывать желание, на что Иванов холодно ответил: «Джузи, это НЕ букмекерская контора»), макеты пушек из музея под открытым небом в Мотовилихе (там Джузи поинтересовался, можно ли поднять руками ядра для пермской царь-пушки. «Джузи, это НЕ боулинг»).

Несколько таких макетов можно увидеть на фотографиях в ивановском путеводителе по Чусовой; непонятно, как 12-летние дети могут склеить и склепать такую сложную конструкцию; зато понятно, каким образом Иванов так свободно ориентируется в своем романе во всем, что касается технической стороны разного рода строительства.

Именно на основе этих экспонатов и был создан тот самый краеведческий музей, о котором часто упоминает экзальтированная пресса, – в одном из помещений Дома пионеров. В последние, впрочем, годы идея Дома пионеров все больше вступала в столкновение с реалиями рыночной экономики. Так, по распоряжению губернатора была внедрена система «сертификатов», которые выдавались каждому школьнику и позволяли бесплатно посещать в год один кружок. Педагоги кровь из носу должны были набрать за год 15 сертификатов; разумеется, тотчас же возникла контрсистема, провоцирующая преподавателей на то, чтобы различными средствами выманивать у детей их сертификаты, – классические «мертвые души». Иванов не любитель раскрывать карты заранее, но, насколько можно понять из разговоров с ним, это один из сюжетов нового романа, который будет, как и «Географ», про современность; еще там будет про сражение бронированных флотилий и бронепоездов в Гражданскую – осталось только придумать к теме ключ, вроде клада Пугачева или Золотой Бабы.

Получил ли он какие-то дивиденды от своих педагогических инвестиций? Невеликие. Дети вырастали и упрямо шли работать в автосервис – либо толочься у алкогольных супермаркетов в ожидании посетителя с мобильными бусами. Из всей описанной в «Географе» «красной профессуры» в люди выбился только прототип Тютина – тот, который все рассказывал: «У нас в деревне один мальчик…»; он поступил в Санкт-Петербургский университет. Читал ли он роман про себя?

– Вряд ли, здесь вообще никто ничего не читает, – провинция, что вы хотите, им ничего не надо.

Иванов опять заводит свою любимую пластинку, и я временно отключаюсь.

– В деревянной церкви XVI века – Музей Ермака; правда, это новодел – шестнадцатый век спалил недавно сторож. Музей Александра Грина, деревенский балаган, Музей писателей Пермского края…

Мы, пуговицы в ряд, шагаем по улице, целиком состоящей из музеев. Здесь, в низовье Чусовой, у впадения в нее речки Архиповки, находится горнолыжная спортшкола «Огонек», при ней – силами энтузиаста Леонарда Постникова созданный «самопальный» музейный комплекс, посвященный истории Чусовой. Комплекс – с трехэтажными церетелиевскими снеговиками и панно с фигурами, куда нужно просовывать головы (на память), – похож на жестокую пародию на ивановскую деятельность: то же самое, но сельской остроты. Тут становится понятно, чем отличается ивановское – национального, так сказать, масштаба – краеведение от краеведения местного, бессистемно валящего все в кучу.

– А вы в Музее писателей есть?

– В Музее писателей меня нет. Я для них никто.

В музее видно, что, несмотря на ивановские ламентации о низком культурном уровне местного населения, статус писателя по-прежнему высок, и ладно бы только писателя: главное божество местного пантеона – литературный критик Валентин Курбатов, представленный здесь портретами маслом, мраморными скульптурами и чуть ли не видеоинсталляциями.

Иванов вежливо ощупывает глазами предметы домашнего обихода критика. Тут в избу с мороза вламывается Иванов-младший.

– Джузи?

– Слушай, а ты там висишь!

– Я? Не может быть.

– На Ленина похож.

И точно – снаружи, на стене, среди портретиков знаменитостей помелкотравчатее, болтается и шаржик углем с исчерпывающей подписью «А. Иванов», не перепутаешь. Портрет мало того что в самом деле вылитый Ленин, так еще и какой-то дориан-греевский – живой Иванов выглядит гораздо моложе. Иванову не везет с иконографией; его и снимают неправильно – он вовсе не такой вострозубый заморыш блаженненького вида, каким запечатлен на обложках «азбуковских» книг.

На обратном пути мы проходим запаркованную в глухом углу статую Ленина. В принципе, лет через пятьдесят пермяки смогут сэкономить на памятниках – или не смогут? Иванов-то все-таки покомпактнее будет.

Расстояния, которые мы преодолеваем днем и ночью, хорошо освоены моими попутчиками, о чем можно судить по замечаниям Джузи, которые он время от времени отпускает в самых неожиданных местах: «А, вон ларек, в котором я ночевал… А, вот этот шлагбаум я однажды снес… А, вон на том вокзале стоит лавка, где написано „е…учий Кын“, это я ножом вырезал». О вовлеченности во все эти события Иванова-старшего можно судить лишь по косвенным признакам: «Это когда мы тут лагерем стояли?.. Это когда Окаменелость мой рюкзак утопил?.. Это когда нам местные двое суток не давали с места сойти?..» – а так-то он помалкивает или произносит что-нибудь вроде «переехали вот из владений хана Кучюма во владения Строгановых».

Еще тут становится понятно, почему все ивановские тексты такие кровавые: общага-на-крови, парма-на-крови, Чусовая-на-крови, даже школа – на крови. А как еще связать эти бесконечные одинаковые пространства, чтобы они стали «нашими», кроме как кровью? Кровь льется бочками в ивановских романах, да и в жизни – в воображении.

– Хорошо бы, – замечает Иванов, подпирая стенку и разглядывая горнолыжников, которые катаются рядом с Кунгурской пещерой, – они вмазывались прямо в эту стенку. Кровавые пятна такие, а из них шапочка с кровавыми клочьями волос торчит, и обломки лыж.

– Слушайте, – вспоминаю я, – а как этот ваш дорожный мертвяк?

– Да как-то… сошел на нет. Как говорится, сдох Максим, да и хрен с ним. Очень по-нашему.

Да уж, увидимся в аду.

– Идеально было бы, конечно, если бы вы перебрались из своего Закамска сюда, – в этот момент мы проезжаем поселок с названием Свинокомплекс.

– Почему? – опешив, спрашивает Иванов.

– Ну, понимаете, писатели, как правило, люди скучные и непрезентабельные, они не вписываются в цивилизацию, заточенную под телешоу. Вам нужно быть фриком. Представьте только – парень похож на Ленина, он кауч-потейто, с утра до вечера валяется перед телевизором в своем знаменитом жилете, живет в СВИНОКОМПЛЕКСЕ и пишет длинные романы. Да у вас завтра перед крыльцом будут стоять три камеры!