Валерий Сдобняков - В предчувствии апокалипсиса

Но проблема заключалась ещё и в том, что, кроме того эпизода из «Пастуха и пасту пеки», что в своё время стал преградой в отношениях между двумя писателями, существовала ещё и довольно бурная литературная жизнь. А поскольку Астафьев то печатался, то не был печатаем в разных журналах поскольку он был резок и обидчив, то много всего нелицеприятного наговорил и написал в адрес своих, как ему казалось, обидчиков.

B. C.Например?

А. П.Например, о заместителе главного редактора «Молодой гвардии» Василии Дмитриевиче Фёдорове, который и отверг астафьевскую повесть.

B. C.Ну, Виктор Петрович всегда отличался резкостью в своих оценках.

А. П.Но и Василий Дмитриевич оказался не из робкого десятка. Вот и схлеснулись два русских писателя. Астафьев в своих мемуарах писал: «Много я ортодоксов, демагогов и убогих патриотов повидал за сорок-то с лишним лет в нашей затурканной литературе, много неприятностей, ударов и ужасов пережил, но того, что произошло в кабинете любимого не только мною поэта Василия Дмитриевича Федорова, которого я впервые видел воочию, ни тогда, ни после встречать мне не доводилось. В чем только не упрекал меня, в чем не обличал, чего не городил поэт Федоров – и все с «идейной точки зрения». Память почти ничего не удержала из той беседы, настолько я был ошеломлен и ошарашен нравоучениями, но обвинение в том, что я оскорбил советских женщин, все же застряло занозой в моем воспаленном мозгу. Позднее я подружусь с Василием Дмитриевичем, моим земляком, талантливейшим поэтом и пойму, что таким людям, как он, доверять возглавлять что-либо и руководить чем-либо нельзя, не полагается – они не для того рождены». (Из 2-го тома 15-томного собрания его сочинений). Вот так! И, наверное, Астафьев тут был прав. Даже наверняка прав. Но как резко! Непростая ситуация возникла у прочитавших его «Зрячий посох» членов редколлегии журнала. Мало того, что «демократическая печать» во всю ругает наши журналы, тут ещё и неистовый Астафьев со своей правдой…

B. C.Это было как раз время «разгула перестройки», начало активной её фазы?

А. П.Верно. Алексеев попал в сложное положение. Он вроде бы и публикацию пообещал, и в то же время, не мог этого сделать без ущерба в отношениях со своими единомышленниками. Мог последовать разрыв добрых отношений и с «Нашим современником», и с «Молодой гвардией». Да и в адрес «Москвы» Астафьев в своём «благородном гневе» тоже успел наговорить много неуважительного, оскорбительного, жестокого. Были сомнения, но всё-таки публикация «Зрячего посоха» состоялась. Книга вышла в первых номерах 1988 года – в тех же номерах, в которых мы начали публиковать и «Историю государства российского» Николая Михайловича Карамзина. Когда публикация произведения Астафьева в журнале прошла, то в марте в Москву приехал Виктор Петрович – весёлый, довольный. Всё-таки для него это была дорогая вещь.

B. C.Астафьев где-то в интервью подчёркивал, что главным его условием при публикации «Зрячего посоха» было то, чтобы редакция ни одного письма Александра Макарова не убрала и не сократила.

А. П.Макаровские письма всё-таки были написаны в иной тональности. Он был талантливый критик. Может быть, редакция и сделала какие-то незначительные сокращения, я этого уже не помню. А вот слова Астафьева о том, как он был доволен публикацией, я даже записал на диктофон. В редакции «Москвы» мы тогда же все вместе фотографировались. Не все кадры хорошо получились, но там, где они обнимаются с Алексеевым, был удачен. Правда, года через два Астафьев вновь резко поменял свои взгляды, отношения к разным людям, писателям, редакциям журналов. Всей душой полюбил Ельцина, который ему «отомстил» пятнадцатитомным собранием сочинений. Судя по всему, – а это мои наблюдения, мои предположения, – видимо, Виктору Петровичу пообещали Нобелевскую премию, и он, как всякий честолюбивый человек, согласился ради этого перейти в стан «демократов». О чём в конце жизни жалел.

B. C.Ельцина он, как до этого и Горбачёва, сначала принял, а потом ругал.

А. П.Писатели – как дети. Они могут часто обманываться.

B. C.Я, может быть, ошибаюсь, но ведь ни до «Зрячего посоха», ни после него Астафьев ничего в «Москве» не печатал? Или были ещё какие-то рассказы?

А. П.Нет. Далее следовал 1989 год, и всё – Советская Россия уже уходила. В конце 1988-го я «загремел» в больницу, операция за операцией, и последующие 1989–1990 годы для меня протекли, как не были. Когда я вышел из больницы, то в журнале главным редактором уже был Владимир Крупин.

Алексеев хотел, чтобы на его место пришёл Валентин Распутин, но я его сразу предупреждал, что Валентин Григорьевич, который тогда был членом Президентского совета при Горбачёве, не захочет быть главным редактором «Москвы» – ему подобная нагрузка не была нужна. И действительно, Алексеев поехал на встречу с Распутиным, и тот от предложения отказался. Я был тому свидетель, поскольку сам оказался в группе авторов журнала «Москва» на днях литературы. Истончался 1988 год. Не знаю, о чём лично говорили Распутин и Алексеев – они уединились. Но поскольку Крупин давнишний друг Валентина Григорьевича, то он, видимо, и посоветовал его Алексееву в приемники. Но Крупин по природе своей не мог быть главным редактором. Он очень хороший писатель, старый мой товарищ, у меня с ним прекрасные человеческие отношения, я многие его взгляды разделяю. Но в нём есть некое себялюбие, которое главному редактору желательно не иметь. Кстати, он и сам это понимал, потому быстро отдал журнал в руки своего друга, талантливого писателя Леонида Бородина. Пример того же Викулова – яркое подтверждение тому. Викулов очень любил Некрасова и имел своё понимание некрасовской поэзии, и кто не подходил под это понимание, тот напечататься в его журнале не мог. Поэтому «Наш современник» при нём печатал нелучшие стихи русских поэтов. Кстати, и Твардовский, любя и понимая прозаиков, не очень привечал оригинальных поэтов в «Новом мире». А вот в «Москве» Алексеев мне разрешал подбирать для публикации произведения совершенно разных по стилю поэтов. Главный критерий – их талантливость. И мы действительно сильно выделялись своими поэтическими публикациями среди других литературных журналов. Я сейчас это говорю не потому, что был заведующим отдела поэзии, а исходя из объективной оценки напечатанных нами произведений.

B. C.Значит, была возможность быть объективным?

А. П.Мы не навязывали никому своей воли. Мы печатали разных, противоположных, если так можно выразиться, поэтов. Я один из первых опубликовал в «Москве» стихи Бориса Чичибабина. Он не ближе к нам, чем, скажем, Юрий Кузнецов. С этой публикацией связан забавный эпизод. Пришёл ко мне в редакцию один знакомый, который больше любил журнал «Знамя», чем журнал «Москва», и сказал, что есть такой интересный поэт Чичибабин Борис Николаевич. Я ему ответил – хорошо, принеси его стихи. Он принёс мне большой цикл его стихотворений. Я их прочитал. Действительно, серьёзный, настоящий поэт, сидевший в тюрьме и многое переживший. Я отобрал для публикации десять стихотворений о Пушкине, Лермонтове, о родине… Сложился большой цикл, потому что стихи у Чичибабина не короткие. Написал автору письмо, где сообщил, какие стихи отобрал для публикации и в каком номере они пойдут. Тогда производство самого журнала в типографии длилось более трёх месяцев. Плюс вёрстка могла неожиданно задержаться в цензуре. Вскоре получаю от поэта ответное послание, в котором он меня благодарит за внимание к его творчеству и быстрое решение о сроках публикации. Но заканчивалось письмо неожиданной фразой: «И всё-таки вы сделали отбор тенденциозно». Я ответил: «Значит, в вашем творчестве есть такая тенденция».