Валерий Сдобняков - В предчувствии апокалипсиса

B. C.Начиналось всё, как нетрудно догадаться, в далёком детстве и получило серьёзную «подпитку», когда пришла первая любовь?..

А. А.Точно! Именно в далёком детстве на крохотном нашем Автодоровском переулочке, вплотную прилегавшем в Минске к Товарной станции. Здесь, кстати, кроме меня, родился и вырос ещё один известный писатель – Иван Сабило, замечательный русский прозаик и мой друг на все времена. Проживали тут в одно-двухэтажных деревянных домишках без всяких удобств исключительно семьи железнодорожников. Домов, если не ошибаюсь, было двенадцать, и все видели, что почти в одинаковых условиях жили и начальник Минского отделения Белорусской железной дороги Питуланин, и главврач дорожной больницы Долголиков, и рядовые слесаря и осмотрщики. У меня в роду вообще все железнодорожники – и дед на «чугунке» много лет отработал грузчиком, и отец – инженер-железнодорожник, и сам я начинал свою трудовую биографию с должности слесаря в депо. Свыше ста пятидесяти лет наша династия отдала «железке», недаром даже отдельный стенд посвящён ей в музее истории минского вагонного депо. Кстати, брат моего деда, Яков Аврутин, в Гражданскую погиб на польском фронте, и отец много лет хранил вырезку из гомельской газеты «Набат молодёжи», где тот был сфотографирован рядом с боевым конём и именовался «одним из основателей комсомола Беларуси». Уже в новейшее время отец куда-то писал, пытаясь восстановить имя своего дяди в отечественной истории, но к тому моменту у комсомола уже появились другие основатели, и в ответ пришла какая-то отписка… Хотя совсем недавно я обнаружил фамилию своего двоюродного деда на сайте Быховского райисполкома в разделе, посвященном истории района. Там он тоже значится в качестве создателя первой комсомольской ячейки. Значит, всё-таки помнят…

Отец после войны, где он был политруком батальона, сутками пропадал на работе, где ещё и парторганизацию возглавлял. А впридачу был и народным заседателем. Уходил из дому, когда я сладко посапывал, возвращался ближе к полуночи. Пил крепкий эрзац-кофе, другого не было, и садился конспектировать для очередных политзанятий труды классиков марксизма-ленинизма… Лет до семи я его практически не видел. Со мной занималась мама, Фаина Ильинична, которая и приучила меня к книге. Всё свободное время она читала мне сказки русских классиков, которые я, обладая цепкой памятью, моментально запоминал. Мне даже странно было, что кто-то с первого раза не может запомнить "Сказку о царе Салтане"… Когда наша библиотека прочитывалась по нескольку раз, мы брались за книжки другого плана. Например, за "Инструкцию по сигнализации" – толстенный фолиант, перед которым трепетали инженеры-железнодорожники, обязанные пересдавать "Инструкцию" каждый год на специальном экзамене. Я и эту книгу быстренько выучил наизусть, благо, картинок в ней было много, после чего отец даже приводил проверять мои познания своего коллегу из Управления дороги Ивана Антоновича Пилу. Тот всё никак не мог поверить, что четырёхлетний ребёнок знает ответы на все хитрые вопросы "Инструкции". – «Толик, – строго вопрошал он, – а что означают два длинных и три коротких гудка?» Я отвечал без запиночки, ошарашеный папин товарищ только удивлённо пожимал плечами…

Время было лихое, послевоенное. Оставаясь до глубокой темноты одни, мы с мамой запирались на все запоры. Иногда кто-то начинал с бранью дёргать дверь или оконные ставни, однажды поутру отец даже обнаружил застрявшую в толстенной двери пулю…

Самой сокровенной и тайной страстью моего отца была поэзия. Только близкие люди знали, что в редкие свободные минуты он пишет стихи. Большей частью – о любви, все они адресовались маме, которой он посвятил целую поэму. Иногда из под его пера выходили достаточно едкие басни, несколько их он под псевдонимом даже опубликовал в газете "Железнодорожник Белоруссии". Стихосложения отец, разумеется, не знал, назвать написанное им стихами в полном смысле этого слова трудно, но сама страсть к художественному слову у меня, скорее всего, от него.

Первое из моих стихотворений мама записала, когда мне было неполных четыре года. В ту пору, кроме маминого чтения, у меня было одно-единственное развлечение – не выключавшийся никогда репродуктор, благодаря которому я запомнил имена глав крупнейших государств, генеральных секретарей компартий, композиторов, поэтов, пристрастился к футбольным репортажам Вадима Синявского и выучил белорусский язык настолько, что впоследствии семнадцать лет проработал в белорусском журнале. Разумеется, самым важным на радио были последние известия с бесконечными победными реляциями о трудовых достижениях. И в какой-то момент меня прорвало. Маменькин сыночек, отроду не видавший ни поля, ни трактора, вдруг выдал четверостишие:

Умора, конечно! Особенно, если учесть, что о «станице» я тоже имел весьма туманное представление… Но форма, согласитесь, безукоризненная. Форму я всегда чувствовал и чувствую интуитивно.

А уж по-настоящему я увлёкся поэзией, когда впервые безответно влюбился. До беспамятства. В замужнюю женщину с двумя детьми, которая была заметно старше меня. И на каком-то невиданном эмоциональном подъёме написал сотни две любовных стихов. Объект моих воздыханий стихи складывала в отдельную папочку, но взаимностью мне не платила… Тогда-то я и отважился впервые отнести свои стихи в газету. Разумеется, в "Железнодорожник Белоруссии", куда же ещё обращаться потомственному железнодорожнику? Газета была серьёзная, отраслевая, с тиражом около сорока тысяч экземпляров. К моему изумлению, стихи восприняли на "ура!", поместили целую подборку с моей фотографией, после чего мои творения стали появляться в газете каждую субботу. Очень скоро я стал достаточно известной личностью среди сентиментальных железнодорожниц, которые нередко присылали мне письма с вопросами о том, как поступить в той или иной житейской ситуации? Что я, начинающий поэт, мог им посоветовать? Но уже тогда понял главное – поэтическое слово обладает силой магического воздействия на людские души…

Когда в далеком 1974 году при газете решили создать литобъединение "Магистраль", мне предложили его возглавить в качестве литконсультанта. Каждый второй четверг месяца в редакции собирались начинающие поэты и прозаики со всего Минска. Заглядывали и маститые – на первую годовщину "Магистрали" мне удалось уговорить прийти народного поэта Беларуси Пимена Панченко, который после заседания, лукаво взглянув на меня, произнес: "У вас наверняка рукопись первой книги готова, и вы не прочь, чтобы я её посмотрел…" Я был на седьмом небе. Через несколько дней Пимен Емельянович пригласил меня в гости, долго расспрашивал, немало и сам порассказал эпизодов из своей богатой на события и встречи литературной жизни. Рукопись оставил у себя, а через несколько дней возвратил вместе с вложенной рецензией-рекомендацией: "Идите с этим в издательство, я всё же народный поэт, ко мне должны прислушаться. Книга, не сомневаюсь, выйдет очень быстро…"