Валерий Сдобняков - В предчувствии апокалипсиса

B. C.Мне хочется, чтобы большинство ваших планов оказалось реализовано. И спасибо за столь содержательную и откровенную беседу.

Прошло несколько месяцев, и мы вновь встретились с Виктором Григорьевичем Калининым. Теперь поводом для беседы послужила недавняя поездка художника на Афон и его последние работы, написанные под впечатлением от поездки в древний Ярославль. Тематически это интервью является продолжением нашей беседы, опубликованной в предыдущем номере «Вертикали. XXI век». Калинин продолжает размышлять о природе творчества, об ответственности художника перед собой и будущими поколениями.

Валерий Сдобняков.Виктор Григорьевич, это была первая ваша поездка на Афон?

Виктор Калинин.Лет двадцать назад я уже путешествовал в тех местах, только не по самому Афону, а вокруг него. Тогда ещё было достаточно сложно проникнуть на сам полуостров, и я смог посмотреть только его берега. Но и ими был потрясён, потрясён структурой этих берегов. Ведь Богородица, когда приближалась к этой земле, то в первую очередь с моря увидела берега и потому выбрала это место, как свой удел на Земле. Так вот и у меня с тех давних пор появился целый цикл живописных работ, изображающих берега. Причём я не всегда изображал берега именно Афона, но вот это внешнее смыкание чего-то текучего и твёрдого меня долгие годы чрезвычайно занимало. Занимало соседство двух этих противоположностей. Человек, когда он на берегу или когда он на море, согласитесь, испытывает совершенно разные, противоположные состояния. Так вот – граница между этими двумя сущностями, двумя состояниями меня, как художника, волнует, будоражит моё воображение. Даже найти решение, чтобы отобразить этот пейзаж пластически, уже очень увлекательная задача. Нужно согласовать между собой эти две сущности. Но, с другой стороны, ведь и человек вмещает в себя тот же состав твёрдого и текучего, поэтому эти ощущения невольно затрагивают самую глубинную его сущность. Это родное, имеющее непосредственное отношение к нему самому. Вот с тех пор как я всё это ощутил и пережил, Афон и потянул меня к себе. Я обязательно хотел туда вновь попасть. До меня многие мои друзья-художники побывали на Афоне по профессиональным нуждам. Например, Евгений Максимов работал в Андреевском скиту как художник и как реставратор. Потом меня очень впечатлила реакция Валентина Распутина на посещение Афона. Что-то очень глубокое было замечено им.

B. C.Я как понял, в этой поездке вы перед собой в первую очередь ставили решение творческих задач, в вас преобладало чувство творческого искания? Или всё-таки была и та тяга, ради которой большинство людей едут именно на эту святую землю?

В. К.Себя расчленить невозможно. Конечно, для тех насельников, которые живут и молятся на Афоне, все мы, приезжающие туда, туристы. Но я себя никому не навязывал, ни к кому не приставал, а ходил в сторонке и впитывал в душу неповторимые ощущения. Тем более, меня возил по дорогам Афона на какой-то раздолбанной машине без тормозов отец Давид, русский монах. Он водил это подобие машины как заядлый автогонщик. К тому же на каждом повороте петляющей дороги стоят кресты. Так мой сопровождающий успевал на полной скорости широко, с чувством на них перекреститься, придерживая руль только левой рукой. А крестами этими отмечены особые в духовном плане места. Тут либо кто-то из святых являлся монахам, либо ещё что-то очень важное происходило.

B. C.Как так получилось, что вы смогли отправиться в путешествие? Я наслышан, что для посещения этих мест нужно особое разрешение местных афонских духовных властей.

В. К.Сейчас это элементарно. Я ездил с семьёй. Мы жили в великолепном отеле, расположенном недалеко. И вот в этом отеле, как дополнительная услуга, предлагалась такая поездка. Единственное ограничение для посещения – не более шести человек в день.

B. C.Всё-таки соблюдают режим, чтобы не мешать монахам жить своей жизнью, совершать то, ради чего они и приехали на святую землю Афона.

В. К.Иначе бы туристы всё истоптали.

B. C.А в нашем русском монастыре святого Пантелеймона довелось побывать?

В. К.Да, я там был. В разработанном для нас маршруте он оказался последним для посещения и, грешным делом, меньше всех мне понравился. Там сделан такой современный евроремонт, так всё сияет, всё отполировано, что я даже растерялся. Потом меня расстроил один монах. Мы побывали на службе в храме (единственный храм, куда нельзя было заходить в рубашке с короткими рукавами), выходим (со мной в группе были такие мощные бритые ребята – в наколках и во всём блеске всевозможных подобных «атрибутов» для их идентификации – видимо, приехали замаливать грехи, что натворили в России), и тут этот монах встречает нас и ведёт в иконную лавку, расхваливает имеющиеся там иконы, которые будто бы все до одной написаны искусными иконописцами. И цены за эти иконы называл совершенно безумные. А я смотрю – все они бумажные, наклеены. Я ему говорю: «Отец, ты же обманываешь». А он в ответ: «Всё во благо Господа, всё во благо. Пусть покупают. Главное вера». У меня это лукавство вызвало неприятное чувство.

B. C.Пришлось на Афоне что-то написать, зарисовать?

В. К.Я сделал много небольших походных рисунков, набросков. Кстати, я не знал, что на Афоне хранятся мощи Иоанна Златоуста, его голова с нетленным ухом. Нам её вынесли, и мы приложились. В специальном ларце открыли верхнюю крышку. Внутри череп благоуханный. Потом открыли отдельно с правой стороны и показали нам нетленное правое ухо, в которое великому святому ангел нашёптывал. Настолько это всё потрясает! В Андреевском скиту я приложился к черепу Андрея Первозванного. Когда-то эта святыня была русской. Для меня, я не знаю почему, но всё, что делалось людьми на протяжении многих столетий на этой земле (а Афон знал и захваты, и разрушения, и восстановления из пепла) уже само по себе вдохновляет. Мне было интересно разглядывать то, что было сделано руками человека, но и то, что было первично до этой работы. Вот камень, и мне интересно размышлять о том, как он реагирует на то, что его точит вода. Или циклопическое нагромождение скал. Как ни крути, но всё, что делает человек, пусть хоть и века это простояло, всё равно призрачно относительно того, на чём творение его рук стоит. Поэтому я много рисовал камней, пытаясь прочувствовать, как две горы существуют одна на фоне другой, как между ними струится туман, который то что-то покрывает, скрывает от взгляда, то внезапно что-то выделяет, обнаруживает на одном из склонов. Подобное можно проследить в любом месте, но то, что это происходит на Афоне, всё переживается намного обострённее.