Тарик Али - Столконовение цивилизаций: крестовые походы, джихад и современность

1960 год. Пакистан переживает третий год первой военной диктатуры. Ранний вечер. Мы проехали четыре из пяти миль по дороге от университета и сейчас, прислонив велосипеды к толстому стволу дерева, ждем прибытия иностранного гостя. Я затащил троих своих самых верных друзей на Верхние Аллеи в Лахоре к мосту у старого канала, и мы поочередно несем огромный плакат с надписью: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, АНТИИМПЕРИАЛИСТ СУКАРНО», правда, мы непрестанно следили за тем, чтобы рядом шло не больше трех человек. Статью 144 колониального уголовного кодекса, запрещающую собираться в группы больше трех человек, никто не отменял, и мы не хотим, чтобы нас арестовали еще до того, как мы поприветствуем великого индонезийского лидера.

Утренние газеты уже оповестили нас, что наш доморощенный проимпериалисгический фельдмаршал будет сопровождать Сукарно из аэропорта Лахора в официальную резиденцию правительства. Этим и объясняется наше присутствие и надпись на плакате. Но Сукарно опаздывает, сильно опаздывает. Солнце село уже больше часа назад. Становится прохладно, к тому же мы устали. Улица почти пуста, что сегодня кажется особенно странным. Может быть, нам стоит зайти в кафе или кебаб-хаус? Мои друзья жалуются и скулят, проклиная самих себя, Сукарно и меня на «лахорском-пенджабском» языке, непрестанно упоминая слово «задница» и гениталии различных членов наших семей. Внезапно слышится рев мотоциклов, и появляются одетые в униформу мотоциклисты эскорта, за которыми следует президентский лимузин. Когда машина замедляет скорость у моста, мы поднимаем наш плакат и начинаем выкрикивать приветствия. Индонезийский лидер улыбается и машет нам рукой. Наверняка именно нам, потому что, если не считать полицейских, одетых в белоснежные костюмы, состоящие из шальвар и сорочек, и отчаянно пытающихся выглядеть нормально, больше никого вокруг не было. Увы, Сукарно сопровождал не фельдмаршал, как мы надеялись, а наваб Калабага, глупое животное, которое пресмыкалось перед губернатором провинции (и недавно запретило мне публично произносить речи), и Зульфикар Али Бхутто, член совета министров, олицетворяющий военный режим. Бхутто до сих пор служит режиму. Он прославился своими гомосексуальными наклонностями, и мы шутили, что в этом, возможно, и кроется причина, по которой его выбрали для того, чтобы приветствовать индонезийского лидера в Дхаке (будущей столице Бангладеш) и затем лететь с ним обратно в Западный Пакистан [166]. Наша миссия завершилась, мы схватили свои велосипеды и отправились домой.

Зачем нам понадобилось приветствовать Сукарно лично? Помимо того, чтобы продемонстрировать свое презрение к одетому в униформу деспоту, управляющему Пакистаном, были и другие причины. Сукарно был политическим лидером, который организовал и провел конференцию вновь обретших независимость африканских и азиатских государств в феврале 1955 года; им была сделана первая попытка создать такое движение, которое могло бы противостоять требованиям, навязываемым отдельным государствам постколониального периода старыми и новыми империалистами. Местом встречи был выбран Бандунг, и с тех пор о «духе Бандунга» часто вспоминают те страны, которые недавно обрели свободу. Где же, во имя Аллаха, находится этот Бандунг? Тщательно изучив множество карт, я наконец обнаружил его в старом оксфордском атласе. Это оказался всего лишь небольшой городок на Яве.

Вместе с Насером в Египте, Неру в Индии, Чжоу-Энь-лай в Китае и Фам Ван Донгом в Северном Вьетнаме индонезийский лидер согласился поддержать своего рода «национал-космополитизм» — Панча Шила («Пять принципов мирного сосуществования»), — как основу международных отношений в постколониальном мире: взаимное уважение территориальной целостности и суверенитета; ненападение; невмешательство во внутренние дела друг друга; равенство и взаимная выгода; мирное сосуществование. Проявлением западного «неудовольствия» стало следующее событие; некая разведывательная служба взорвала самолет, на котором летели делегаты из Вьетнама.

Пакистан также присутствовал на конференции в роли «троянского коня», покорного Вашингтону. Впоследствии, когда начало формироваться Движение неприсоединения, Пакистан и другие страны — члены ориентированных на Запад договоров о безопасности уже автоматически туда не допускались. Такое положение дел сильно разозлило некоторых из нас. Жалкие, продажные политики продали свои души и страну в обмен на экономическую и военную помощь США. Визит Сукарно был возможностью продемонстрировать наше неудовольствие местным сатрапом.

Была и еще одна причина. В тайных опросах, которые мы иногда организовывали в университетской столовой и которыми шокировали наших менее «политизированных» коллег, самыми излюбленными двусмысленными вопросами были следующие: «Какая страна является самой большой мусульманской страной в мире?» Ответ: «Индонезия». «Какая самая большая коммунистическая партия за пределами коммунистического мира?» Ответ: «КПИ — Коммунистическая партия Индонезии». Это стало источником настоящей гордости. Если крупная радикальная партия может существовать в Индонезии, то почему не может в Пакистане? Какова бы ни была причина, ничего нельзя поделать с исламом и его культурой. В Пакистане в 1952 году был наложен запрет на коммунистическую партию, а в 1958 году — на все остальные партии. Терпимость Сукарно к левым уже стала достаточной причиной для того, чтобы видеть в нем позитивную фигуру, даже несмотря на то, что в Лахоре некоторые ветераны левых движений старшего возраста не разделяли его точку зрения. Они были очень подозрительны. В конце концов, разве Сукарно не сотрудничал с японцами? Этот жесткий аргумент и настроил радикальных националистов против коммунистов. Конечно, если Сукарно использовал японцев, то делал это, чтобы мобилизовать национальное антиколониальное самосознание на Яве. Что может быть более предосудительным, чем решение индийских коммунистов уничтожить любую оппозицию Британской империи во время Второй мировой войны, после нападения Гитлера на Советский Союз? Каждому свое. Дебаты в чайном домике продолжались бы вне зависимости от того, какая сторона потерпела бы поражение. Мы вынуждены согласиться с тем, что, несмотря на свое прошлое, Сукарно в его теперешнем положении, несомненно, принадлежал к «антиимпериалистическому лагерю».

Возникают и другие вопросы. Как этот огромный Индонезийский архипелаг, простирающийся более чем на три тысячи миль (4800 км) вдоль экватора, породил столь мощный национализм? Я начал искать в книгах ответ на свой вопрос, но ни в рабочем кабинете отца, ни в старых энциклопедических изданиях я так ничего и не нашел. Единственное, что я узнал, это то, что Индонезия — это не только Ява и Суматра, это еще и более десяти тысяч островов. Большинство из них не были заселены, и более 50 % населения архипелага жило на Яве, самом плодородном острове всего архипелага. Плодородном во всех смыслах этого слова.