Газета Завтра Газета - Газета Завтра 613 (34 2005)

Какими глупостями живет человек на земле по слабости своей. Чему же удивляться. Истовый монах в келье и тот по пояс в мирском мелколесье. Нам, грешным, как бы сам Бог велел.

А вот печки смолокуров на окраине Потаповских лугов целы. В глинистой горе вырыты пещеры и огнем прокалены на метр во все стороны. Только распорхай палый лист в устьях, и хоть сейчас заводи прибыльное дело — сажай березовые поленья и гони деготь.

Смолокурни, мельницы, кузницы, токарни, шорницкие — все достижения первой русской цивилизации, давно сметены временем. Теперь уже Хронос приканчивает навесы машинных дворов, шасси и бункера комбайнов, кормораздатчики грандиозных коровников цивилизации номер два. А третьей здесь не бывать. Люди нашли места получше, поглубже.

Вброд через речку. На другом берегу — кладбище. Километров семь от ближайшей деревни. Хотя кладбище молодое. В самом дальнем углу от дороги могилы датированы 1961 годом. Там лежат люди рождения восьмидесятых лет позапрошлого века. А самая свежая могила — 1992 года. Значит, вот уже более десяти лет смертность в округе на нуле. Все померли в селениях, административно тяготеющих к этому погосту, к этим родовым могилам.

Городок мертвых среди тайги опровергает ложь о запущенности русских кладбищ, о нашем пренебрежении к праху предков. Всюду оградки железные и деревянные на бетонных основаниях, кресты и обелиски покрашены. И в каждой оградке пророщено дерево, словно в этих деревьях могут быть вторые жизни усопших, их души.

Много здесь уже и городских жителей захоронено, в том числе московских. Везут в горшочках пепел из крематориев. Кажется, я выступил с почином. Тетю с Красной Пресни устроил к отцу и матери в домовище. Помню, укладывал горшочек с пеплом на полке в вагоне, подтыкал подушкой. Но гипсовая обмазка на крышке раскрошилась от тряски, и часть пепла просочилась в открытое вагонное окно, разнеслась по обочине Северной железной дороги в районе станции Няндома. Остатки я честно предал родной земле. И с тех пор думаю, а не завещать ли мне развеять и свой прах к примеру вдоль шоссе Москва-Архангельск, в самых красивых его местах. Есть несколько излюбленных. Там всегда притормаживаю, еду медленно. Да и самый отвязный дальнобойщик, думаю, тоже светлеет душой на этих гористых поворотах среди леса, где по гребням луговых холмов разбросаны избы деревень, а у подножья серебрится на перекатах речка с названием Серебреница...

Почему-то кладбища никогда меня не печалили. Какой-то необыкновенный свет в них и чувство абсолютной свободы. Целый день из отпуска отвожу на паломничество.

От Потаповского погоста до Судомского километров восемь. Тут уже вовсе мотоцикл едет на мне, а не я на нем: завалы, колеи, топи. Но вот и просвет после долгого подъема. И трехметровый синий крест из бруса на месте сожженной церкви. И надо же! Нынче ко кресту дорожка прокошена капитальная, в то время, как до сих пор приходилось продираться в бурьяне. И вокруг креста трава заботливо свалена. А в оградке вгустую посажены маки. Видать, на Пасху горсть семян сыпанули, не меньше. И теперь пучит землю маковым цветом. А чуть дальше, за крестом, что-то совсем новенькое: дерн содран, земля посыпана толстым слоем гравия и речной гальки. Утрамбована. И посреди этой площадки, обнесенной цепями, взгроможден бетонный обелиск с вмурованной мраморной плитой. Подхожу, читаю: " На долгую память потомков о жестокой и глупой гражданской войне. О белых воинах, погибших в сражении у деревни Гремиха 20 октября 1918 года". Далее перечислены шесть местных фамилий. Последний — Дмитрий Орлов. И ниже подпись автора памятника: " Правнук Михаил Орлов. 17 мая 2005 года".

Если учесть, что в двадцати шагах на этом старинном погосте могилы красных партизан, убитых в том же сражении у той же деревни и официально призираемые с того самого 1918 года, то появление нового знака можно расценить как попытку примирения земляков, соседей, родственников — русских людей Судомской волости спустя почти девяносто лет после "глупой и жестокой войны".

Пирамидка с ржавой звездой и камень с новеньким никелированным крестиком на заброшенном погосте — символы утраченного согласия мертвых русских и желанного единения нас, живых. Два памятника на погосте, как две шахматные фигуры. Первый ход был сделан красными, второй, ответный — белыми в лице потомка-бизнесмена из Архангельска. Хорошо бы, партия закончится патом.

Еду дальше по трассе кросса с прыжками на ухабах, волоком в бочажинах километров за пять, в пойму другой реки — лесной, мрачной с исконно зырянским названием Пуя. Там еще один погост и церковь на три четверти цела.

В глухом лесу навстречу трое мальчишек с пластмассовыми ведерками. Один голосует. Останавливаюсь. "Дяденька, закурить не найдется?" Развожу руками. "А вы куда, ребята?" Отвечают хором: "По ягоды". Это детдомовцы. Одеты все в одинаковые курточки. Стоит тут недалеко в лесу, в чащобе детдом. Обнесен колючей проволокой, будто маленькая зона. И растут дети в лесу, и зимой и летом наблюдая из окон одни и те же деревья и кусты. Волчатами растут.

А храм, вот он, в деревне за холмом. Иконы Тихвинской богоматери. Конечно, без креста и без шатра. Ножичком поскоблил бревна под дощатой обшивкой — желтые, смоляные. У меня на доме бревна в срубах мертвее, тесаны в начала прошлого века. Значит, эта церковь построена в двадцатых годах, перед самым русским апокалипсисом.

В тени церкви на чурбаке сидит старуха. Ребенок в мокрых колготках возится в песке. На выселках стрекочет лесопилка. Года четыре назад я подбил мужиков с этой лесопилки продать мне сотню левых досок — нащельниц. А потом описал всю эту операцию и мужиков под вымышленными именами забавы ради читателей "Завтра". Мужики расстроились. Два года меня стороной обходили. А нынче вдруг — с улыбками, с поклоном, с ручкой. Отчего такие перемены? Оказывается "директора сняли", который фигурировал в очерке как ново-феодал, и использовал сюжет и похожесть для давления на мужиков против меня. Разборка в клубе происходила. Выволочка мне устраивалась по всем законам партийно— профсоюзной работы в советские времена, хотя уже за миллениум перевалило. Я был за то, чтобы мужики сами распоряжались продуктами своего труда на лесопилке. Не воровски, а честно. Без оглядки на конторских нахлебников. Но тогда директор еще был в силе. Мужики боялись его. С его "съемом" почувствовали свободу. Правда оказалась на моей стороне. Хотя, видит Бог, писал я тот очерк только ради красного словца. Но русский человек в любой байке умеет политику разглядеть...

Вечер. Белые тучки одно к одному, рыбьей чешуей обсыпали небо. Плавники у рыбы розовеют на западе. Рыба держит небо. Путешествую по ее утробе.