Борис Вахтин - Портрет незнакомца. Сочинения

Требуют — отвернитесь от Солженицына. А мы не можем ни отвернуться от него, ни повернуться к нему — по той причине, что книги его не читали, достать не могли, хотя до Парижа рукой подать, а там, в Париже, книг Солженицына навалом, говорят. Но ввозить их не разрешается. А если отвернуться кто-нибудь не может, то сразу же оказывается не честным человеком. Но так дело не пойдет, тут возникает неизбежное требование: если Солженицын во всем не прав, то дайте ясную историческую картину, сопоставьте с ней картину Солженицына — и всем тогда станет очевидно, кто же прав, от кого следует отвернуться и кому повернуться.

Это требование для властей совершенно невыполнимо — они не могут привести факты, не могут нарисовать правдивую картину прошлого страны.

Почему?

Постараемся ответить на этот вопрос, исходя только из того что твердо известно.

Известно (и от очевидцев, и со страниц официальной печати), что при Сталине существовали концлагеря, что в них попали миллионы рабочих, крестьян, военнослужащих, интеллигентов, партийных работников, религиозных деятелей, иностранцев, в частности, искавших политического убежища в СССР, представителей национальных меньшинств… Мы знаем, что многие не дошли до лагерей — их замучили пытками, расстреляли, довели до самоубийства. Мы знаем, что эти репрессии проводились без суда, без гласности, без возможности для обвиняемого защищаться. Пытками вырывалось «признание» — и на основании этого «признания» человека осуждали. Но его осуждали и тогда, когда он не признавался в совершении «преступления».

Очевидно, что нужно было большое количество людей, чтобы принимать решение об аресте, арестовывать, пытать, допрашивать, содержать под стражей, охранять в лагерях эти миллионы репрессированных. Очевидно также, что о всей системе террора не могли не знать те, под управлением кого находилась страна: верхушка партии, руководители соответствующих ведомств, учреждений, предприятий. До 1956 года все те, чьими руками осуществлялся террор, боялись только одного — что они сами падут жертвами репрессий. Они не считали, что пытки, тюрьмы, лагеря и убийства — преступление. Все репрессированные были для них «враги народа» — а с «врагами народа» можно было не церемониться: «если враг не сдается — его уничтожают». Все, сидевшие в лагерях и тюрьмах, считались виновными («у нас невиновных не сажают») — стало быть, все, их туда посадившие, виноваты не были. Более того, эти люди, организовавшие и проводившие истребление соотечественников, гордились собой, считали себя чуть ли не существами высшей породы! Это напоминает о некоторых племенах, у которых существовало поверье, что съев сердце, печень или выпив кровь другого человека, можно приобрести его положительные черты: мужество, силу, разум и т. п. И вот в двадцатом веке мы встречаем целые группы людей, которые серьезно считают себя высшими существами потому, что они истребили множество других людей! Так гордились собой эсэсовцы, так гордились и наши палачи. И похоже, что до сих пор гордятся…

Но вдруг, в 1956 году, оказалось, что «враги народа» оправданы «за отсутствием состава преступления». Сразу же перед лицом закона должны были оказаться авторы ложных доносов, тюремщики, палачи, следователи, охранники, лагерная администрация, руководители соответствующих ведомств, учреждений, предприятий, члены правительства, верхушка партии, — словом, все те, кто оказался действительными преступниками. Ведь одно из двух — либо преступники те, кто сидел, либо те, кто сажал.

И тут руководство страны встало на защиту сажавших. Их преступления не только не были наказаны в судебном (законном) порядке, но и не были осуждены морально, нравственно, не были преданы гласности. Законность, попранная в период репрессий, была попрана вторично — отказом от расследования преступлений тех, кто осуществлял террор. Закон, над которым глумились во времена репрессий, стал жертвой издевательства во времена реабилитации. В жизни отразилась эта двойная игра властей. Например, Сталин оказывался то преступником, то выдающимся марксистом, то создателем «культа личности» (иными словами — тирании), то руководителем наших усилий, главным автором наших достижений, то истребителем всех лучших кадров армии накануне войны, то полководцем, спасшим страну. Палачи оказывались то сподручными Берии, то верными солдатами партии. Город Луганск оказывался то Ворошиловградом, то опять Луганском, то опять Ворошиловградом. Доносчики, на которых указывали пальцами, продолжали служить на тех самих постах, на которые они забрались с помощью наветов. Солженицын, чья повесть о лагерях «Один день Ивана Денисовича» была превознесена в «Правде» и выдвинута на Ленинскую премию, стал теперь «фальсификатором». Трижды Герой социалистического труда, лауреат, академик Сахаров стал «лить воду на мельницу империализма». В кровавом маоистском Китае наши марксисты объявили общественный строй социалистическим. Эмиграция евреев в Израиль была разрешена, а ремиграция (возвращение на родину) крымских татар внутри Советского Союза была запрещена. Эсэсовец в ГДР живет припеваючи, а литовский пастор, с ним боровшийся, сидит в концлагере в Мордовии. Именем Жданова назван университет, в котором он истребил большинство профессуры, а погибшего в лагере поэта Мандельштама не издавали семнадцать лет после реабилитации (посмертной). Убийцы Кирова, найти которых постановил партийный съезд, «не найдены» («прошло целых сорок лет»), а поэт Гумилев не реабилитирован («прошло всего пятьдесят лет»).

Этот хаос беззакония, путаницы, идейной неразберихи, может быть выгоден и продолжает быть выгоден только одной группе населения — преступникам периода репрессий. Разбросанные по разным сферам жизни, в разных слоях иерархии, располагающие большой властью, связями и возможностями, пользующиеся поддержкой и тех власть имущих, кто лично не запачкан кровью, они обросли единомышленниками-клевретами, вцепились во все звенья аппарата, во все средства массовой коммуникации и не допустили — куда там — суда над собой! Даже морального своего осуждения, даже упоминания о прошлом. Что им до того, что без анализа нашей истории, без извлечения из нее уроков мы лишены будущего, наш народ не может морально развиваться! Что им интересы народа, если они дрожат от страха — и дрожат с полным основанием. Ведь они — преступники, скрывшиеся от суда, над ними каждую минуту висит угроза разоблачения, гласности, расследования, суда, потери всего, что награблено, наворовано, присвоено с таким трудом, отнято у тех, кого растерзали, сгноили в лагерях. Да эти дрожащие от страха и в ногах будут валяться, и биться будут в газетной истерике и новые преступления совершат — лишь бы уйти от наказания, от публичного разоблачения.