Владимир Федоров - Бойцы моей земли: встречи и раздумья

«После «Ливня», вещи, на мой взгляд, чрезвычайно общественно широкой, с яркими отдельными характерами, эта пьеса написана с какой–то «заминкой». Весьма вероятно, что сказалась вся эта история с предыдущей пьесой, в которой Вы широко размахнулись, и, встретив немало сопротивлений с разных сторон, сказали себе: «Делай шаги помельче, больно широко шагаешь!

…Но, мне кажется, что, подумав хорошенько, Вы придете к выводу, что не стоит самому себя пеленать, а нужно скорее всего все же бороться с косностью, которая существует к крупным большим темам…»

Таков он был до последнего дня своей жизни — острый и участливый, мудрый и по–молодому задиристый. Уже после его смерти Александра Александровна, закончившая и издавшая его последнюю пьесу «Набат в горах», прочла мне его юношеские и более поздние стихи. Так, значит, он и сам писал стихи? Стала понятнее его любовь к поэзии и особенно к пьесам в стихах! Слушая строки молодого Бориса Ромашова, я глубже ощутил, как возник в его пьесах тот неповторимый накал, та высокая романтика, сплавленная сердцем художника воедино с острой сатирой, без промаха разящей разнокалиберных мещан.

На одной из могил Новодевичьего кладбища растут колючий каштан и ласковая береза. Для меня они олицетворяют чету Ромашовых.

В стихах Степана Щипачева эмоция всегда слита с мыслью. Ему свойственна сдержанность в выражении чувств. Помнится, много лет назад Ольга Берггольц яростно обрушилась на его стихотворение «Любовью дорожить умейте», обвиняя его в рассудочности. А между тем, это стихотворение, как степной цветок на черноземе, рождено народной мудростью. Нет, это не холодная мораль, а выстраданный сердцем жизненный опыт:

Сравнение любви с песней, которую нелегко сложить, здесь и неожиданно и в то же время закономерно. Поэт тонко уловил не внешнее, а внутреннее сходство явлений. Степан Щипачев в своей поэзии последователен в отстаивании чистоты большой любви. Почти тридцать лет назад он противопоставил ее так называемой «свободной любви»:

Такие стихи не забываются, как не забылась щипачевская ранняя «Березка», которая неподвластна ни ливню, ни бурану:

Мне помнится, как эти стихи любила очень чистая и целеустремленная девушка. Кто знает, может, не без влияния этих стихов она нашла, утвердила себя в жизни.

До войны Степан Щипачев написал много хороших стихов о любви целомудренной, облагораживающей человека. Но самые большие удачи ждали поэта не там, где он писал: «И будут девушке всего милее дыминки счастья у тебя в глазах», а там, где большая любовь органически вплеталась в грозовую эпоху.

Меня, как и многих моих сверстников, перед войной по–настоящему взволновало щипачевское стихотворение о юном буденновце:

Большое чувство в концовке стихотворения озаряется большой мыслью, где нет и намека на рассудочность, назидательность. Это обращение к молодому современнику:

Эти давние строки не потеряли своей поэтической силы и сегодня. Что же касается рассудочности и назидательности, то надо прямо сказать: элементы ее встречаются в стихах Щипачева, как бы перепевающих его же сильные вещи. В одной из книг поэта почти соседствуют два стихотворения, неплохо задуманные. Но их ослабляют умозрительные концовки:

Естественно, по издержкам нельзя судить о творчестве в целом, как это делают иные торопливые критики. Вот стихотворение, написаное в 1945 году. Сколько в нем настоящей поэзии! И хотя речь в нем идет просто о ветре и просто о женщине, невольно чувствуешь: это ветер Победы — автор смотрит на женщину влюбленными глазами вернувшегося фронтовика.

В этой миниатюре много жизнелюбия человека, фронтовика, истосковавшегося в окопах за четыре суровых года по женской ласке.

Отзывчивость Щипачева чувствуется в его лучших стихах. Эту отзывчивость он проявлял не раз к младшим товарищам по перу. Весной 1945 года далеко за Дунаем я получил из редакции журнала «Советский воин» письмо, подписанное Степаном Щипачевым: «Ваше стихотворение напечатано в № 7–8. Авторский экземпляр Вам выслан уже давно… Вы не только батарейный поэт… Желаю успеха»…

Это были мои первые стихи, опубликованные в московском журнале. Назывались они «Вместо письма», и концовка их, по интонации оставаясь моей, была чем–то, очевидно, близка С. Щипачеву, по крайней мере его взглядам на любовь. Вот она:

А когда через пять лет в журнале «Новый мир» был напечатан мой лирический цикл «Белгород», Степан Петрович прислал мне в Харьков очень теплое письмо. Написано оно было тогда, когда журнал еще не вышел: «…Я прочитал Ваш цикл «Белгород», который выходит в шестом номере «Нового мира». Это — прекрасные стихи. Я давно не читал таких свежих стихов. Они радуют самостоятельностью и естественностью интонации, конкретностью, обаятельностью подлинного таланта. Сердечно поздравляю Вас, радуюсь за Вас, за нашу поэзию».

Очевидно, Степан Петрович преувеличил достоинства моих стихов. Но тут дело не во мне, а в нем, Щипачеве, в его отзывчивости, умении радоваться за других.