Владимир Федоров - Бойцы моей земли: встречи и раздумья

Владимир Федоров

Какие разные книги лежат на прилавке магазина совсем рядом! Они отличаются друг от друга не меньше, чем цвета их обложек. Знакомые, малознакомые и совсем незнакомые фамилии авторов. Не так–то легко читателю разобраться в этом все прибывающем океане книг.

В самом деле, кто же их написал?

К сожалению, часто в книге ничего о писателе не сказано. А ведь еще Лев Толстой говорил об интересе к личности автора, к его убеждениям, его взглядам на жизнь. Кто стоит за книгой? И вправду — как можно отрывать книгу от человека, который ее написал? Разве мыслимо представить настоящего писателя без напряженной духовной жизни?

Я буду счастлив, если мои штриховые портреты товарищей по перу помогут добавить к образу любимого поэта или прозаика несколько живых черточек. А возможно, они познакомят читателя с еще неведомым, но интересным автором, еще неизвестной, но увлекательной книгой. О многих произведениях, о которых пойдет речь, автор этих строк сказал первое слово в печати. Например, о «Вишневом омуте» М. Алексеева, «Эхе войны» А. Калинина, «Червонных саблях» Л. Жарикова, «Войне» И. Стадиона, поэмах Н. Грибачева, А. Софронова, С. Викулова, Е. Исаева, Ю. Герасименко и других.

Разные книги лежат на прилавке. Рядом с фамилией маститого — фамилия начинающего. Что ж, мне нравится такое соседство. Пускай оно будет и в этой книге! Жизнь есть жизнь.

А больше всего я встречаю фамилий литераторов моего поколения, тех, что почти мальчишками ушли на фронт, ходили в атаки по дымному щебню Сталинграда, в упор расстреливали пятнистые «тигры» на Курской дуге, ползли по–пластунски в вешнем Венском лесу, штурмовали горящий рейхстаг, с непокрытой головой стояли над братскими могилам своих друзей.

Я вглядываюсь в разноцветные обложки на книжном прилавке и делаю в своем блокноте первые штрихи. Невольно вспоминаются интересные встречи, разговоры, лица… Не удивляйтесь, если я кое–где перейду на стихи. О поколении победителей трудно говорить только прозой.

Вот он — по колено в прибрежной траве–стоит на рассвете над тихим Доном. В руке — папироса. Чуть склонилась большелобая голова. О чем он задумался в эту минуту? Многое передумано, многое пережито… Еще в отрочестве смерть бандитским обрезом заглядывала в его зоркие, удивительные глаза. Говорят, смелой и доброй украинской женщине, не побоявшейся вступиться за него перед самим батькой Махно, юный продармеец Миша Шолохов обязан своим спасением.

Позже могли попасть в него и пули, посланные врагами в Семена Давыдова и Макара Нагульнова, — двадцатипятилетний писатель был в самой коловерти коллективизации. А разве осколок фашистского снаряда, сразивший у родного дома его мать, не попал в его большое сердце?

Может быть, самой волнующей на торжественном вечере, посвященном шестидесятилетию писателя, была та минута, когда все участники, стоя, молчанием почтили женщину, подарившую миру Михаила Шолохова. Ее сын прожил на земле не одну жизнь, а столько, сколько прожили его герои.

М. Шолохов дает автограф Герою Советского Союза С. Курзенкову

Знакомый с юных лет мир шолоховских героев! Словно прокаленный степным солнцем, яркий, неповторимый язык героев «Тихого Дона» и «Поднятой целины» был так близок языку крестьян степного Черноземья, где прошло мое детство. Впервые «Тихий Дон» попал мне в руки в мягкой обложке массовой библиотечки. Но я не замечал серой бумаги, с первых строк захваченный ослепительно красочными картинами.

Мятущийся Григорий и непреклонный Миша Кошевой, сдержанная Наталья и порывистая Аксинья, горько озорная Дарья и отчаянная Дуняшка — все это были живые, как бы знакомые люди. А потом к читателю пришли щедрый балтийский моряк Давыдов и нетерпеливый красный казак Нагульнов, игривая Лушка и чистая Варюха–горюха, юлящая лиса Островнов и знаменитый дед Щукарь, после гибели друзей–болыпевиков вырастающий в фигуру трагическую. А за ними–русский солдат Соколов, прошедший все круги фашистского ада и не потерявший самого главного — человечности.

Несколько лет назад в редакции «Огонька» Михаил Алексеев подвел меня к сейфу и вынул оттуда шолоховские рукописные страницы, которые подобрали наши солдаты возле разбомбленного нацистскими летчиками дома писателя. Я на всю жизнь запомнил прочитанный тогда абзац предпоследней главы четвертой книги «Тихого Дона», написанный вдохновенно, без единой помарки:

«В дымной мгле суховея вставало над яром солнце. Лучи его серебрили густую седину на непокрытой голове Григория, скользили по бледному и страшному в своей неподвижности лицу. Словно пробудившись от тяжкого сна, он поднял голову и увидел над собой черное небо и ослепительно сияющий черный диск солнца».

Как когда–то в Ясную Поляну ездили к Толстому за советом, за помощью, так теперь едут люди в Вешенскую. И особенно молодежь. Ее одинаково волнует и судьба отцов, героев нового романа «Они сражались за Родину», и свои собственные тревоги и надежды, которыми хочется поделиться с любимым писателем.

Девушки–отличницы из далекой дагестанской школы получили право выбрать для заслуженной поездки любой город страны, и они выбрали станицу Вешенскую. И Шолохов отрывается от еще не остывшей рукописи романа, чтобы принять дорогих гостей. Поборов смущение, к радушному хозяину обращается аварская школьница:

— Вот Горький говорил, что в жизни всегда есть место подвигу. Во время войны — это понятно. А в наше время?

— Хорошо прожить жизнь, с пользой для общества — это тоже подвиг. Вы комсомолка?

Шолохов горячо, убедительно говорит с девушками о воспитании советского патриотизма у пашей молодежи. Тут должны постараться все: и кинематографисты, и писатели, и театральные деятели и, конечно, учителя. Огромная страна наша требует рачительных, трудолюбивых, умных хозяев.

— Чувство патриотизма надо воспитывать с ползункового возраста, с детского сада!..

О громадной ответственности, которую налагает звание советского писателя, говорил Шолохов, открывая Второй съезд писателей земли российской. Призывая писателей работать дружно, как подобает однополчанам, Михаил Александрович оговорился, что не призывает «к всепрощению» и «ко всеобщему лобызанию». «Дружба — дружбой, но есть в нашем литературном, нашем идеологическом деле такие принципы, отступления от которых нельзя прощать и самому близкому другу. Тогда только наше единство будет прочным, когда мы не станем закрывать глаза на ошибки друг друга и научимся называть вещи своими именами. Если есть еще у нас что–то такое, что мешает нормально работать, нормально развиваться литературе, — давайте безжалостно отметем это. Если есть еще среди нас такие, кто не прочь иногда пококетничать своим либерализмом, сыграть в поддавки в идеологической борьбе, — давайте скажем им в глаза, что мы думаем об этом».