'Сине-фантом' Журнал - Сине-фантом No 10

3.

Страшно обыкновенная осень давила на мое сознание, и я бессмысленно разъезжал на велосипеде по вечерним московским

- 87

улицам. Этот страшный (или странный) город обволакивал меня и нес на колесах по оглохшим от шума улицам, вышибая из меня последние проблески мыслей, обладателем которых я некоторое время являлся. Вот и после, когда я завершил еще один цикл контактов с Дебилом, я писал и думал: "Зачем я это пишу?" Ведь ничего не происходило, оставалось лишь ожидание. Ожидание и больше ничего. Писать мне в итоге было не о чем. Но я зарекался не опережать события (Господи, какие там еще события!?) и стал писать более подробно .

В квартиру профессора заселили пожилую женщину, профессоршу, преподававшую в университете курс неорганической химии.

Чтобы обрисовать ту обстановку, которая царила вокруг меня, я записал для будущих читателей тот факт, что экскременты, найденные властями в профессорской квартире, торжественно захоронили на университетском кладбище. Это само по себе было необычно, но то, что я сообщил ниже, вызвало у читателей по меньшей мере удивление.

Следственно-криминальная комиссия потребовала от прокурора разрешения на эксгумацию экскрементов и подвергла их тщательному анализу. Заключение комиссии было неоднозначно; с одной стороны, сообщалось, что результаты анализа не показали идентичность экскрементов трансформировавшемуся за счет пищеварения телу покойного, с другой стороны, комиссия не высказывала решительно противоположного мнения. Комиссия сообщила лишь о том, что в экскрементах были обнаружены глисты, которые немедленно уничтожили, поскольку повторное погребение экскрементов с глистами могло вызвать неодобрительную реакцию университетской общественности. Но и после повторного захоронения цветы на могиле профессора (???) всегда лежали свежие.

Новая соседка оказалась довольно общительным человеком. Мы иногда, встречаясь возле почтового ящика, обменивались впечатлениями об интригах университетской жизни (хотя я их абсолютно не знал). И вот в один из дней я, находясь в особо

- 88

странном душевном состоянии, поведал ей о моем ожидании Дебила. Соседка страшно заинтересовалась и пригласила меня на чашку чая. Я с радостью оказался в бывшей квартире профессора.

Моей соседке было пятьдесят лет, и я смело поведал ей всю предисторию перед ожиданием Дебила, т.е. всю свою жизнь.

Квартира профессора перешла к Елизавете Павловне (так звали мою соседку) вместе с мебелью и роскошнейшей библиотекой. Это было связано с тем, что Елизавета Павловна осталась единственной родственницей, хотя и весьма дальней.

Коллекция книг профессора поразила меня до кончиков пальцев (в том числе и до глубины души). Здесь были собрания сочинения многих моих любимых писателей, мыслителей и ученых. Кант, Гегель, Фейербах, Вольтер, Фуко, Оуэн, Маркс (изумительное издание "Капитала" на арабском языке в позолоченной обложке с иллюстрациями из мусульманских узоров), Энгельс. Мои глаза разбегались от переводов: Джойс, Набоков, Соллерс, Сонтаг и т.д. Я даже обнаружил подлинные письма из переписки Гоголя с Пушкиным (они только ждали своего часа!).

Удивительна была коллекция трубок и табака. О! Это были трубки со всех краешков Земли (профессор изъездил земной шар вдоль и поперек), табак тончайших ароматов, каким мог бы позавидовать сам эмир Омана, президент Всемирного Общества Ценителей Табака (ВОЦТ). Впрочем, в профессорской коллекции визитных карточек я обнаружил визитку эмира.

На стене, оклеенной старинными вельветовыми обоями тускло-бордового оттенка, висела аптечка с большим красным крестом. Внутри я обнаружил три флакона с вазелином. Никогда ранее я не видал такого вазелина. На одном из флаконов была надпись на английском: "Вазелин "Ореховый". Два других были отечественного производства: вазелин "Армейский" (продавался в наборе с одеколоном "Армейский" и зубной пастой того же названий) и дореволюционного производства - "Театральный" (на этикетке различались контуры Большого Императорского Театра),

- 89

последний шел из неисчерпаемых складских запасов на экспорт.

После первого визита к Елизавете Павловне, я стал бывать у нее все чаще и чаще. Делясь мыслями и воспоминаниями, мы вместе ожидали Дебила. Стоило ли писать о том, что мы сильно привязались друг к другу. Да, мы полюбили друг друга. Но это была настоящая дружеская любовь. По вечерам мы разжигали профессорский камин, садились возле него, точнее Елизавета Павловна садилась в обитое атласом кресло, а я присаживался подле на полу, предварительно расстелив шкуру барса, и вели мирные беседы, прерываемые лишь изредка, когда я позволял себе целовать ее руку.

Языки каминного пламени лизали наше воображение, ожидание от этого усиливалось, меня лишь раздражал запах псины (истины), который остался жить в квартире вопреки смерти собственного хозяина - профессорского пса Бобра.

4.

В конце октября я открыл почтовый ящик, газет не было, но на дне ящика я обнаружил письмо (возможно оно лежало несколько дней). Это был ответ от Дебила. Он писал, что изобрел новое кино, которое имело название "Вертикальное". Идея "вертикального" кино в совокупности с "горизонтальным" была показана в форме смутной теории, которую я толком не разобрал. Но, удивительно, эта непонятная теория всколыхнула мое сознание. Я был поражен простым фактом, над которым никогда не задумывался - пленка в проекторе и камере двигалась обычно вертикально, а съемка велась чаще горизонтальным двежением камеры. Это было так просто. И чем больше я понимал и осознавал это, тем больше запутывался в своих рассуждениях, тем больше возникало желание бессознательного, желание не думать.

Я побежал к соседке, чтобы сообщить ей новость, но, увы, она была мертва. Смерть застигла ее мгновение назад. Грудная жаба.

- 90

Вновь я остался один, томимый неявными, бесполезными ожиданиями. Дебил должен был приехать через несколько дней, на открытие фестиваля параллельного кино.

Елизавету Павловну торжественно похоронили на университетском кладбище в могиле профессора, как родственницу.

5.

Я пропустил целый кусок моего повествования о моей встрече с Дебилом во время фестиваля. В то время мы находились рядом, но мои ожидания оказались напрасны, в суете не оказалось времени для общения. Но я мог рассудить и иначе, ведь в течении фестиваля чувство, грызшее меня, растворилось. И лишь после отъезда Дебила новая волна ожидания поглотила меня вновь.

На окне стояла хрустальная ваза, в которой досыхали гвоздики. Их я купил с целью положить на могилу Елизаветы Павловны, но во время фестиваля совсем забыл про них. Теперь же они вновь открыли передо мной страницу жизни, увы, только страницу воспоминаний, страницу тоски по безвозвратному.