Дмитрий Быков - Карманный оракул (сборник)

25 августа 2015 года – запомните эту дату для будущей историографии! – сделали одну необязательную, как всегда, и совершенно бессмысленную вещь, а именно перегнули палку. Я не думаю, что это сделано нарочно: Господь лично заботится о наглядности, о театральности происходящего. Российская политика не слишком осмысленна, но зрелищна. Двадцать лет Сенцову и тридцать четыре дня Васильевой во владимирской колонии – о, я узнаю этот режиссерский почерк. Он опять ставит нам масштабное трагикомическое зрелище в ироикомическом жанре, в жанре оптимистической трагедии, абсурдистской драмы, «Свадьбы в Малиновке». Герои, конечно, живые люди, а у Сенцова двое детей, один из которых аутист; но Главный Драматург заботится прежде всего о наглядности. Я уверен, что он сохранит Сенцову и жизнь и свободу.

Думаю, что у каждой нации свое оптимальное положение, точка равновесия, период наибольшей плодотворности: это не обязательно комфорт, но именно максимальная продуктивность, расцвет, демонстрация лучших национальных свойств. Таким периодом в истории России всегда бывает застой, он же Серебряный век, когда нация больше и лучше всего пишет, читает, думает, когда она переживает максимум интересных, увлекательных эпизодов; это точка, которую она всегда потом ностальгически романтизирует. В XX веке такими периодами были Серебряный век и застой. Не буду перечислять всех гениев Серебряного века, напомню лишь, что в семидесятые у нас одновременно работали отец и сын Тарковские, братья Михалковы, братья Стругацкие, муж и жена Климов и Шепитько, Высоцкий, Шукшин, Нагибин, Трифонов, Вознесенский, Окуджава, да мало ли. Тоталитаризм был – но дряхлый; все голосовали – и всё понимали; главным жанром был экзистенциальный фильм с открытым финалом и прекрасно его дополнявший застольный анекдот. То и другое делала интеллигенция, которая разрослась в это время невероятно.

В тринадцатом году случился процесс Бейлиса (правда, на первом он был осужден, на втором оправдан), потом началась война, потом резко усилилась коррупция, доходящая до полного беззакония. В восьмидесятом случился Афган, в восемьдесят третьем сбили южнокорейский «боинг» и началась серия андроповских зажимов – аресты диссидентов, проверка пребывания на местах в рабочее время и т. д. Сейчас такими триггерами стали убийство Немцова и фактический паралич расследования; санкции, антисанкции, продуктовые аутодафе; Сенцов и Васильева. Все это симптомы перехода распада в грозную стадию, когда властям кажется, что удержать ситуацию невозможно, кроме как окончательно закрутив гайки. Горький в «Самгине» точно назвал эту тактику: тушить огонь соломой.

Ну давайте.

Почему я горжусь своим народом – подчеркиваю, не страной, которая есть явление сборное и сложное, а именно народом, массой? Потому что у этого внешне инертного, киселеобразного на первый взгляд народа – см. прелестную сказку бессмертного Щедрина «Кисель» – на самом деле очень четкие представления о границах дозволенного. Он чует слабину, выражающуюся в истерическом устрашительстве. И с какого-то момента он перестает соблюдать с государством спасительный, казалось бы, пакт: я, мол, делаю вид, что работаю, а ты – что платишь. Я ворую, и ты воруешь. Я даю жить тебе, ты – мне. С какого-то момента он перестает верить в эту конвенцию и тихо спрашивает: чего это ты, мил человек, руки распускаешь? Подвинься, пожалуйста.

И вот что особенно интересно. Такова реакция русского народа именно на чрезмерность, потому что он готов терпеть и даже оправдывать многие меры, поддерживающие гомеостазис системы, но стремительно реагирует на ее саморазрушение. Любая избыточность – жестокость ли это, устрашение или попросту зашкаливающий уровень пропаганды, над которой начинают хохотать уже в голос, – становится предлогом для разрыва негласных договоров. Мы готовы терпеть и даже поддерживать тех, кто готов нас уважать, хотя бы и на словах; но как только нам дают понять, что наше место в лакейской и что мы по определению стерпим все, такие уж мы терпеливые, – ответка прилетает в считанные месяцы. 25 августа нам было продемонстрировано истинное мнение государства о нас. Более того, выпустив Васильеву, власти решили ужесточить условия выхода по УДО. Чтобы она, видимо, оказалась последней, кого коснулось милосердие.

Это – уже не пренебрежение. Это демонстрация, плевок непосредственно в харю.

25 августа в русской истории, что называется, сакральная дата. Это день рождения Ивана Грозного и день начала Корниловского мятежа. Теперь это еще и день национального терпения, которое именно в этот исторический момент в очередной раз лопнуло.

Многие этого пока не поняли. Так не всем же быть понятливыми.

По крайней мере, в одном аспекте сбылось (пока): в деле Сенцова после обмена Савченко наметилось движение и есть шанс, что его обменяют. Что касается лопнувшего терпения – при отсутствии вменяемой социологии все главные процессы в России толком не отслеживаются и мало кем замечаются, но нарастающая общественная инертность – тоже ведь признак того, что терпение лопнуло, а интерес к происходящему утрачен. Обычно такая инертность заканчивается после первого демонстративного акта презрения со стороны власти – только для демонстрации такого презрения (и такой готовности к социальному взрыву) нужен не украинский Сенцов, а какой-нибудь отечественный кум Тыква.

Представьте, что вам с войны – у нас война одна, Великая Отечественная, – приходит похоронка: ваш сын повесился из-за ссоры с девушкой. То есть даже того утешения, что он пал смертью храбрых, у вас нет. При этом вам разрешается его похоронить, но вы точно знаете, что постоянной девушки у него не было (было несколько, и ни с одной он не ссорился). Вдобавок у него столь явные повреждения, что в версию о самоубийстве поверить никак невозможно, а про неуставняк вам запрещается даже думать, и представители части хранят каменное молчание.

Вот это и есть нынешняя Россия: она уже ведет священную войну со всем миром, кроме нескольких маргинальных республик, но в этой священной войне никто не гибнет. Стоит псковскому депутату Льву Шлосбергу обнаружить захоронения десантников, как он становится жертвой избиения и перестает быть депутатом. Солдаты погибают от несчастных случаев или вешаются. Это был такой универсальный рецепт Министерства обороны: если солдата забили деды или он погиб в результате несчастного случая – писали, что повесился из-за девушки, даже если перед смертью он нанес себе несовместимые с жизнью побои. Все, видимо, из-за девушки. А если родные начинали рыпаться и требовать расследования – при советской власти и особенно во время перестройки такие случаи бывали, – им сообщали, что они плохо воспитали сына, не подготовили его к воинской службе. Он плохо переносил ее тяготы и лишения, выражавшиеся в голоде и непрерывном наведении порядка. И, главное, он не мылся. Это сообщали в обязательном порядке: плохо, неохотно мылся. Другие мылись охотно, радостно брызгались, а этот как-то не того. Не содержал себя в опрятности, не всегда был помытым.