Сергей Сергеев - Русская нация, или Рассказ об истории ее отсутствия

Сначала попытались создать собственно советскую, пусть недлинную, историю (ранее историю, как таковую, упразднили вовсе) – революция, Гражданская война с соответствующим пантеоном героев; а параллельно с этим – реабилитировать какую-то часть русского национального прошлого. Эти два процесса развивались одновременно, у Сталина и его помощников сперва не было намерения проводить слишком мощную русско-патриотическую кампанию. Но затея по созданию пантеона героев революции и гражданской войны зашла в тупик, ибо во второй половине 1930-х последних постоянно отстреливали как «врагов народа», и приходилось все время что-то переписывать и переделывать. Только что издали некий том, где прославлены Блюхер и Якир, и вот уже их нет, и нужно эти имена вымарывать! Зато реабилитация русского дореволюционного прошлого сработала очень эффективно (что с полной очевидностью доказывает, насколько национальное чувство естественно и насколько противоестественен интернационализм). В конце концов, именно на нее и была сделана ставка.

Таким образом, совершенно не желая того, большевики создали некую старо-новую культурную идентичность – русско-советскую . И транслировали ее в широкие народные массы, «от Москвы – до самых до окраин». Говоря афористически, в массовом русском сознании Пушкин стал великим национальным поэтом именно в 1937 г., благодаря празднованию его юбилея на государственном уровне, когда из каждого радиоприемника, из каждого уличного репродуктора неслись пушкинские строки, а Александр Невский – великим национальным героем в 1938-м, благодаря всесоюзному прокату одноименного фильма Сергея Эйзенштейна. Посредством введения всеобщего среднего образования и активной просвещенческой политики в формально антинациональном (для русских) СССР культура русской элиты («нации») наконец-то стала достоянием низов («народа»).

И это касалось не только литературы или истории, но даже и таких уж вовсе «элитарных» вещей, как классическая музыка (вспомним, замечательный фильм 1940 г. с Сергеем Лемешевым «Музыкальная история», рассказывающий о том, как простой парень-таксист становится оперным певцом, приобщаясь к наследию Чайковского и Римского-Корсакова, – и ведь действительно было немало сходных реальных биографий). Понятно, что большевики сильно купировали дореволюционную культуру, а дозволенное стремились интерпретировать в духе своей идеологии, но у культурной рецепции своя логика – Суворов, Толстой, Глинка или Суриков из-за своего масштаба не могли быть просто «инструментами» режима, они начинали «работать» самостоятельно.

Произошла и определенная «русификация» всего СССР, в 1938 г. русский язык сделался обязательным предметом во всех школах союзных республик. К апрелю 1940 г. все национальные алфавиты были переведены на кириллицу.

Но ни материальное, ни социально-политическое положение русских эта «русификация» к лучшему не изменила. Они по-прежнему подвергались «позитивной дискриминации» в пользу нацокраин, по-прежнему были лишены каких-либо институтов, представляющих их национальные интересы. Наконец, именно русские преобладали среди репрессированных в конце 30-х годов: «Об этническом составе заключенных в сравнении с данными по населению страны можно судить по следующим цифрам (в числителе – доля данной этнической группы в составе заключенных, в знаменателе – в общесоюзной численности населения): русские – 60,3/58,0 %; украинцы – 16,8/16,3; белорусы – 4,8/3,0; узбеки – 3,5/2,8; евреи – 1,5/1,7; грузины – 0,5/1,2; армяне – 0,6/1,2 %. Доля других групп ниже 0,5 %» (С. А. Красильников).

Великая Отечественная война еще более усилила «национал-большевистскую» тенденцию, поскольку было ясно, что для спасения страны нужно обращаться не к интернационалистским химерам, а к русскому патриотическому чувству. Тем более, что в начале войны русские явно не горели желанием сражаться за советскую власть, о чем свидетельствует невероятное количество советских военнослужащих, оказавшихся за первые 5 месяцев войны в немецком плену, – около 3,8 млн, то есть 70 % от численности РККА на 22 июня 1941 г. И еще более тревожный сигнал: из числа этих пленных 800–900 тыс. человек перешли на сторону врага и поступили в немецкие вооруженные силы. Всего же, включая перебежчиков, полицаев и т. д. с оружием в руках против СССР воевали более миллиона советских граждан, среди них не менее двух третей составили восточные славяне – русские (300 тыс. и 70 тыс. особо выделявших себя казаков), украинцы (250 тыс.) и белорусы (70 тыс.). Такое количество «изменников Родины» – «явление… в русской истории небывалое» (С. Г. Пушкарев).

Кто знает, как бы сложился исход войны, поведи Гитлер более русофильскую политику. Но ни ужасающее обращение с русскими пленными, ни сохранение колхозов на «освобожденных территориях» для удобства их управления, ни нежелание создать некое авторитетное русское «правительство в изгнании» не могло вдохновить русское большинство на союз с Третьим рейхом. В сложившейся ситуации и РОА, и подконтрольные немцам территориальные образования с элементами местного самоуправления типа Локотской республики, и русский коллаборационизм в целом не имели возможности стать реальной «третьей силой». Поэтому русские все же предпочли откровенному иноземному порабощению тираническую власть компартии, которая к тому же заговорила с ними на языке национального патриотизма.

Сам глава партии и государства в ноябре 1941-го принялся апеллировать к еще недавно «контрреволюционной» русской истории: «Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков – Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова!» А чего стоит знаменитое симоновское «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины…», опубликованное в 1943 г. в главной армейской газете «Красная Звезда», с его каким-то сакрально-заклинательным и количественно просто зашкаливающим использованием слова «русский» и полным отсутствием слова «советский»:

Или фильм Ивана Пырьева «Секретарь райкома» (1942), где финальная схватка партизан с нацистскими оккупантами символически происходит в православном храме. Изменения в официозном дискурсе были столь велики, что историк старой школы А. И. Яковлев, некогда репрессированный по Академическому делу, а ныне лауреат Сталинской премии, на заседании Наркомпроса 7 января 1944 г. позволил себе следующее предложение: «Мне представляется необходимым выдвинуть на первый план мотив русского национализма. Мы очень уважаем народности, вошедшие в наш Союз, относимся к ним любовно. Но русскую историю делал русский народ. И мне кажется, что всякий учебник о России должен быть построен на этом лейтмотиве… Этот мотив национального развития, который так блистательно проходит через курс истории Соловьева, Ключевского, должен быть передан всякому составителю учебника… Мы, русские, хотим истории русского народа, истории русских учреждений, в русских условиях». Предложение это тогда отвергли и осудили как идеологически вредное, но еще несколько лет назад такая лексика в Наркомпросе была просто непредставима. И как бы потом советская идеология ни пыталась отойти назад, «русоцентризм» (термин Бранденбергера) в ней сохранялся до самого конца СССР.