Сергей Сергеев - Русская нация, или Рассказ об истории ее отсутствия

Впрочем, использовались и более мягкие методы. Пример – внешне совсем не драматичная, но от этого не менее показательная история инкорпорации Тверской земли. Там массового «вывода» после ее присоединения в 1485 г. не произошло. Более того, само княжество со своим отдельным двором продолжало некоторое время существовать, а тверским князем был объявлен наследник престола Иван Иванович Молодой. Но тихой сапой Москва постепенно Тверь перемолола. Сначала пошли поместные раздачи москвичам, потом упразднили особую тверскую канцелярию и делами земли стал ведать Тверской дворец, возглавляемый московскими боярами, судебные дела вершившими на Москве. В 1504 г., по завещанию Ивана III, территория княжества оказалась разбита на четыре части, вошедшие в состав уделов великокняжеских сыновей, причем сама Тверь отошла во владение нового наследника – будущего Василия III. Тверской двор сохранялся, но тверские бояре, оказавшиеся в других уделах, туда уже не входили. « В результате, – констатирует Б. Н. Флоря, – была не только перекроена политическая карта Тверской «земли», но и разрушена та основа, на которой зиждилось ее историческое единство, – общая корпоративная организация тверских феодалов».

После 1509 г. особые чины тверских бояр и окольничих были упразднены, и назначение на административные должности бывшей Тверской земли стало прерогативой Москвы, у которой сложилась такая характерная практика: представители верхушки аристократии получали посты наместников и волостелей не на тех территориях, где располагались их земельные владения . И вот уже мы видим тверских бояр наместниками во Владимире, Пскове, Смоленске, Рязани, Костроме, Вологде… И вотчины они получают там же. Ликвидируется особое тверское войско, растворенное в московском. Наконец, в конце 1540-х гг. тверские феодалы уже формально вошли в состав общерусского Государева двора.

В Московском государстве родовые вотчины княжеско-боярской знати бывших самостоятельных земель перестали быть основой ее землевладения, власть легко могла обменять эти вотчины на другие. Например, вотчины ярославских князей Кубенских – Кубена и Заозерье перешли к московским князьям еще при Василии II Темном. Кубенские стали московскими боярами и воеводами, на Ярославщине у них сохранилось только два села, но и то не в Кубене, включенной в Белозерский уезд (как видим, Ярославскую землю Москва тоже раздробила), а основные вотчины находились в других уездах, например в Дмитровском. У другой ветви ярославских князей – Хворостининых – вообще не осталось вотчин в родном княжестве, зато они имелись в Бежецком, Боровском, Переславском и Ростовском уездах.

«В результате такого перемешивания старых полуудельных и благоприобретенных владений, – пишет В. Б. Кобрин, – статус родовых княжеских вотчин постепенно приравнивался к статусу всех прочих вотчин этих князей. Остатки прежних уделов становились обычными боярщинами. Таким образом, централизация государства проявлялась не только в создании новых общегосударственных учреждений или в укреплении самодержавия, но и в постепенном стирании границ между землями, в миграциях и перемешивании феодальной верхушки. По мере слияния княжат со старым титулованным боярством (и в землевладении, и по службе) лишь гордыми воспоминаниями становилось их прошлое самостоятельных властителей, а реальностью – политическая, да и материальная зависимость от милостей государя всея Руси».

Нередко представители одного рода и даже близкие родственники были записаны по службе в разных уездах. Беклемишевы – по Бежецкому верху, Дмитрову, Кашину, Клину, Козельску, Коломне и Ржеву; князья Борятинские – по Боровску, Калуге, Кашире, Коломне, Тарусе; Валуевы – по Белой, Боровску, Можайску, Москве, Ржеву, Старице; Колычевы – по Белой, Боровску, Можайску, Москве, Новгороду, Суздалю, Торжку, Угличу; князья Мезецкие – по Дорогобужу, Костроме, Можайску, Москве, Мурому, Стародубу; Новосильцевы – по Боровску, Пскову, Ржеву, Старице, Торжку; Унковские – по Волоку, Дмитрову, Новгороду, Ржеву и т. д. Кстати, из этого списка видно, насколько дробным было территориальное устройство Московского государства – множество мелких уездов, в которых вперемешку соединили фрагменты прежних отдельных земель.

Флетчер так описывает московские методы управления провинциями: «…Царь раздает и разделяет свои владения на многие мелкие части, учреждая в них отдельные управления, так что нет ни у кого довольно владений для того, чтобы усилиться… области управляются людьми незначащими, не имеющими сами по себе силы и совершенно чуждыми жителям тех мест, коими заведывают. …Царь сменяет обыкновенно своих правителей один раз в год, дабы они не могли слишком сблизиться с народом или войти в сношение с неприятелем, если заведуют пограничными областями. …В одно и то же место он назначает правителей, неприязненных друг другу, дабы один был как бы контролером над другим, как то: князей и дьяков, отчего (вследствие их взаимной зависти и соперничества) здесь менее повода опасаться тесных между ними сношений…»

Так разрушались местные горизонтальные связи русской элиты, заменяемые вертикальной связью с Центром. Не надо, однако, думать, что централизация эта происходила только с помощью кнута, пряник действовал не меньше. Служба у московского самодержца открывала большие перспективы в большом государстве, выход на общерусский простор взамен провинциального угла: новые вотчины, «кормления», наместническая, воеводская и придворная карьера. Судя по успешной интеграции в московскую систему немосковской аристократии, большинство последней находило, что игра стоит свеч и все перечисленные выше блага – достойная компенсация за потерянную независимость.

Но в бывших центрах вечевой демократии к утрате вольности, символом чего стало снятие вечевых колоколов, отправленных в Москву, относились как к трагедии. Нельзя без глубокой печали читать строки Псковской повести, посвященные событиям 1510 г.: «О славнейший во градех великий Пскове, почто бо сетуеши, почто бо плачеши. И отвечаша град Псков: како ми не сетовати, како ми не плакати; прилетел на мене многокрильный орел, исполнь крыле нохтей, и взя от мене кедра древа Ливанова, попустиша богу за грехи наша, и землю нашу пусту сотвориша, и град наш разорися, и люди наша плениша, и торжища наши раскопаша… а отца и братию нашу розводоша, где не бывали отцы наши и деды ни прадед наших». Позднее, включая Повесть в свою летопись, игумен Псковского Печерского монастыря Корнилий в 1567 г. добавлял, что Псков «бысть пленен не иноверными, но своими единоверными людьми. И кто сего не восплачет и не возрыдает?»