Евгений Елизаров - Доктор Живаго. Размышления о прочитанном

Взаимодействие микро и макрокосмов предстает на страницах романа как взаимодействие кия и бильярдного шара. Именно таким биллиардным шаром и мотает доктора по России, именно таким кием и предстают каждый раз обстоятельства, срывающие его с места. Никакого взаимопроникновения здесь нет.

В чем проявляется эта изолированность миров, малого мира доктора Живаго и большого мира революции, гражданской войны, строительства новой действительности?

Заметим, Юрий Андреевич не принимает (во всяком случае активного, сознательного) участия ни в одном из ключевых событий революции. Как, впрочем, и контрреволюции. Исход ни одной из этих противоборствующих стихий не зависит от прямого действия доктора, не движется даже простым его сочувствием. Ведь даже раскрытие заговора в партизанском отряде, соучастие в котором абсолютно неприемлемо для героя уже по соображениям элементарной порядочности (а умолчание становится равнозначным соучастию), происходит без него. Несмотря на довольно длительное время, проведенное в партизанском отряде, в победе революции и утверждении нового строя нет ни малейшей заслуги доктора Живаго. Поневоле захваченный вихрем событий, он, как это ни парадоксально, не является их участником, ибо все его участие — это участие биллиардного шара, внешней силой гоняемого по зеленому сукну стола.

Но и революция не проникает в духовный мир доктора, не становится составляющей его духовности.

В самом деле, неспособность доктора принять революцию проявляется в том, что он просто не замечает послереволюционной действительности. Воспринимая послереволюционные годы глазами доктора Живаго, мы не обнаруживаем в том мире, в котором он оказывается, ничего из того, что знакомо нам уже хотя бы по учебникам истории. Ничего этого нет в романе, но ведь в действительности-то семь последних лет жизни страны вовсе не были такими бесцветными, какими они предстают на его страницах. Сейчас, правда, мы начинаем узнавать много нового, неизвестного о тех годах, Пастернак же был живым свидетелем и того, что с солдатской четкостью изложено на страницах "Краткого курса…", и того, о чем только сейчас начинают писать наши журналы. Реальная жизнь многомерна, и правдой — пусть даже не для всех — было и то и другое. Но доктор Живаго не замечает ни того, ни этого. Нет, так и не смог он принять порожденного революцией мира…

Об этом же свидетельствуют и оставленные доктором стихи. Если забыть об их авторе, Юрии Андреевиче Живаго, если забыть о том времени, в котором они создавались, и принять их как нечто анонимное, взявшееся невесть откуда, из каких архивов, то ни по содержанию, ни по их строю мы никогда не смогли бы восстановить приметы того времени, отзвуки тех событий, которые пережил их автор. То ли с Маяковским, Цветаевой, да и с самим Пастернаком? Эти стихи вполне могли быть созданы и в другой России — России, не знавшей тех испытаний, которые выпали на ее долю.

Такая изолированность, непроницаемость обоих измерений друг для друга может быть объяснена только тем, что природа каждого из них может только отторгать другое, противостоящее начало. Или аннигилировать вместе с ним. Может быть объяснена только тем, что обе сущности просто несовместимы друг с другом. Именно эта принципиальная несовместимость духовной природы, вернее сказать, назначения, призвания доктора и природы революции и проступает на страницах романа со всей откровенностью.

У Пастернака есть свой счет к революции, к гражданской войне, к сталинизму. Человек, написавший

имел право на такой счет. Был ли счет, предъявляемый поэтом, во всем справедлив? Не будем судить — судей у Пастернака было достаточно, более чем достаточно. Не станем и уподобляться незабвенному Козьме Фаддеичу: "Фельетонист, я пробежал твою статейку… Ты в ней упоминаешь обо мне; это ничего. Но в ней ты неосновательно хулишь меня! За это не похвалю…" склонимся перед его памятью молча и молча примем как данность написанное им.

Свой счет к революции есть и у доктора Живаго. "Развитие человеческого духа распадается на огромной продолжительности отдельные работы. Они осуществлялись поколениями и следовали одна за другой. Такою работою был Египет, такою работой была Греция, такой работой было библейское богопознание пророков. Такая последняя во времени, ничем другим пока не смененная, всем современным вдохновением свершаемая работа — христианство". Случайно услышанное рассуждение находит полное созвучие в душе доктора. Именно так, вся история — огромная, всем вдохновением свершаемая работа; в глазах же Юрия Андреевича разразившаяся вдруг революция прерывает ее и уничтожает ее плоды.

В представлении доктора Живаго, человека, учившего историю иную, значительно отличающуюся от той, какая преподавалась нам (и экзамен по которой, слава Богу, отменен!), история — это в первую очередь непрерывный процесс нравственного и духовного совершенствования человека. Правда, философские воззрения доктора нигде в романе впрямую не приводятся, но косвенным путем они довольно легко восстановимы. Мощно, во весь голос на протяжении всего романа звучащая библейская тема способствует такому восстановлению.

Вспомним. Еще в Пятикнижии Моисея приводится первый развернутый свод законов и нравственных норм древних иудеев. Несущие на себе явственно различимый отпечаток родового уклада, эти законы носят довольно суровый, подчас просто жестокий и на взгляд современного человека не совсем справедливый характер. "Око за око, зуб за зуб" — это ведь тоже из Библии. Но мировой религией ветхозаветное исповедание не стало, да и не могло стать. Лишь с Новым заветом христианство становится всепобеждающей силой, перед которой склонялись владетельные князья и капитулировали короли, силой, и без меча завоевывающей целые народы. Каносса и крещение Руси стали возможны только и только благодаря новозаветным откровениям. Но Новый завет формулирует совершенно иной кодекс, который самым разительным образом отличается от ветхозаветного. "Вы слышали, что сказано: "око за око и зуб за зуб. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую. И кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду" (Матфей 5, 38 — 40). "Вы слышали, что сказано: люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего". А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас. (Матфей, 5, 43 — 44).

Нагорная проповедь Христа не только для доктора Живаго — для поколений и поколений — это концентрат совершенно иной этики. Разница между этикой Левита и Второзакония и этикой Нового завета сопоставима разве только с пропастью. Проделан огромный путь, огромная, говоря словами Пастернака, работа. Но ведь Нагорная проповедь Христа — это событие почти девятнадцативековой (мы ведем отсчет от времени жизни героя) давности. И если уж за поколения и поколения, сменившие друг друга со времени Исхода (не будем забывать также и о том, что Юрий Андреевич получил естественно-научное образование, поэтому и счет поколений у него другой, не тот, что приводится в Библии), могла быть проделана работа такого масштаба, то и девятнадцать столетий, истекших со времени искупительной жертвы Христа, не могли пройти даром для человечества.