Алексей Бердников - Жидков, или о смысле дивных роз, киселе и переживаниях одной человеческой души

Покуда нас не поглотил бы Орк

И смерть пришла бы в образе Графини

В засаленном шлафроке на ватине,

Спросив: Вы -- Германн? иль: Вы -- Шведенборг?

Ах, отпущаеши, Господи, ныне

Раба Твоего, светлый мой восторг!

Для Вас единой светлый мой восторг,

От света отблеск, я пролью в хорале,

Чтоб даже духи, вняв ему, взирали

На мало примечательный восторг.

Да чем бы так уж он хорош, восторг? -

Как будто блеянье овец в коррале:

Всей сладостной гармонии в хорале -

Зачем же духов и души восторг?

А, видимо, затем, что он, хорал -

Лишь горстка малая большого света,

Которую и смог вместить хорал.

А свет -- уж Вы, до света, после света!

От сотворенья до скончанья света!

Ну что мне написать в честь Вас? Хорал?

В ХЛЕБНОМ ПЕРЕУЛКЕ

У Тетушки каморка -- загляденье,

Пестреет ситцами что маков цвет.

У ней и сами маки в заведенье:

В фарфоровом кувшине их букет.

Там вышивки -- предмет ее раденья -

Собраньем скромным излучают свет.

Здесь вовсе без стесненья, словно в поле,

В горшках рассажены желтофиоли.

Буфет -- и в нем от Гарднера сервиз,

Амур, Психея, пастушки, пастушки,

Чуть дальше -- огненный ковер завис,

Под ним кровать: подзоры да подушки,

Потом окно и над окном карниз,

В окне цветов и трав, что на опушке,

А за опушкой двор, обычный двор

С обрывком неба словно бы впритвор.

Засим зеркальный шкаф вполоборота -

Приют молей, архивов, блуз и книг,

Засим дивана золотая рота -

Глаза закроешь и вплывет в сей миг

Рыдван огромный наподобье грота

С чудесным запахом сушеных фиг -

Диван прохладней теннисного корта,

Где все уютно так и так потерто.

Отец кушеток, прародитель соф

Со спинкой темной ласкового кедра!

Ты, верно, не был в жизни суесоф.

Со скрипом свету отворяя недра,

Распахивал рукам жилище сов

И сыпал обувью и сором щедро,

Но ты с любым побился б об заклад,

Что заключаешь в чреве лучший клад,

И ты бы выиграл, конечно, в споре!

Каких сокровищ не таил твой зев.

Беспомощно, как утка на Босфоре,

Там сверху кувыркалась дама треф.

Как на плацу, здесь находились в сборе

Кавалергарды, в службе посерев,

Кольт, фотоаппарат с пластиной сизой

И виды гор без бизы или с бизой.

Там дожидались компас и секстан,

Иль то, что мнилось в те года секстаном.

И я туда все лазал неустан

В каком-то вожделенье непрестанном,

Сгибая втрипогибели свой стан -

Не извлечешь меня и кабестаном -

Да никому до нас и дела нет,

Ведь дома Тетушки день целый нет!

А наверху, где шпильки и заколки,

Бог Шива, многолик и многорук,

Взирает скалясь на меня как волки,

Сливая спицы рук в блестящий круг,

И сундучок часов с диванной полки

Постукивает дятлом -- тук да тук -

Над чашей, где, досуг и назиданье,

Лежат бобы -- для таинства гаданья.

Засим -- на темной тумбе чемодан

Особого чудесного устройства,

Ему великий чистый голос дан

Немного металлического свойства.

Вам, как перед отплытием в Судан,

Уже снедает душу беспокойство.

Сладка тревога, но велик ли риск?

Снимите крышку и поставьте диск!

Игла запрыгала и зашипела.

Вас охватила сладостная дрожь,

Душа так отделяется от тела,

Так жаворонок покидает рожь -

А ведь еще пластинка не запела!

И вдруг! ... Ах, песня, песенка, не трожь

Нутра мне в этом теле жалком, утлом

Ни "Ночью светлой", ни "Туманным утром"!

Я плакать не хочу над чепухой,

Я над серьезным в жизни не заплачу,

Не тронусь и ничьей слезой глухой

(А если тронусь -- ничего не значу),

Но льется голос под иглой сухой -

И влагу глаз в напрасных муках трачу,

Не размягчая сердца ничьего,

Не изменяя в мире ничего!

Ах, песня, песенка, не надо боле

Мне сердце тихой грустью теребить -

С тобою я совсем не воин в поле,

Я погубить -- могу, но как любить -

Чтоб сердце раскрывать для тяжкой боли -

(Ее же только плачем и избыть) -

Но не избыть ни рая мне, ни ада!

Послушай, песня, песенка, не надо!

Пластиночка, спиралью борозда,

Свивайся под иглой и развивайся.

Вальдтейфеля "Полярная звезда"

Взойдет на смену Штраусовского вальса.

Потом Изольда выйдет изо льда,

Чтоб голос чистой мукой изливался -

Баюкая несчастную себя,

Чтобы в последний сон прейти, любя.

А нежные танго? Ни дня без Строка!

А польский хор? Или гавайский джаз?

А легкий суинг? А самба-кариока?

А приближающий свой смертный час

Каварадосси? Словом, нет порока

В том, чтоб вкушать контральто или бас,

Зане предвижу, что и ты, читатель,

Веселой черной музы почитатель.

И вот -- музыка зыблется пока -

Садись, читатель, у четвертой стенки,

На горбовидной крышке сундука,

Что точно умещается в простенке

Между углом и дверью кабачка,

Где с жарким чаем подаются гренки, -

И слушай музыку, гляди в окно,

Где голуби летят на толокно.

Недавно Тетушка пришла с работы

И фартук повязала у плиты.

У Тетушки улыбчивы заботы,

У Тетушки дневные маяты

Легки и упоительны, как соты,

У Тетушки возвышенны тщеты.

Читатель, посмотри, как услуженье

Как бы становится уже служенье!

Оставь окно и обернись на дверь:

Сейчас, сейчас взойдет она, вниманье!

Что смотришь на меня? Очами вперь

В дверной проем! Ты полон пониманья

Того, что здесь свершается теперь?

Какое в самом деле расстоянье

Меж чередой явлений дорогих

И тем, что ты увидишь у других!

Она вошла! Вскочил ты не напрасно,

К ладони ароматной наклонясь.

Теперь смотри, как вся она согласна,

Как улыбнулась вся, чуть наклонясь -

Не правда ли, я прав -- она прекрасна! -

Как, меж шкафами и столом виясь,

С живою плавностью она крутится,

Воркует и щебечет, словно птица!

Ее шестидесяти ей не дашь:

Глаза блестящие и молодые.

Ну где ты, Перуджино карандаш?

И волосы -- светлы, но не седые.

От жизненных кручений -- и следа ж...

Ну где вы, звери-лошади гнедые? -

Она бы выпорхнула на крыльцо...

Живое, доброе у ней лицо.

Речь ласковая сладостно-небрежна,

Движенья грациозные легки.

Звенит посуда вкрадчивая нежно,

И чашечек раскрытые цветки

Взирают томно, влажно, белоснежно,

Вбирая в зев цветные кипятки.

И вот кадильницы Прекрасной Даме

Курятся над прелестными перстами.

-- Не торопитесь, -- молвит, -- чай горяч!

Не ровен час -- и рот свой обожжете!

-- Ах, Тетушка, да разве ж гость не зряч -

Да и потом ведь Вы-то как-то пьете? -

Люблю дерзить ей, ей со мной хоть плачь!

Вот кстати случай вам, пожальтесь тете,

Начав, как о ничтожном пустяке,

Как я дерзить дерзаю в языке.

Мне погрозив, начните: "Ваш племянник..."

Она тотчас же: "Мой племянник, как?