Алексей Бердников - Жидков, или о смысле дивных роз, киселе и переживаниях одной человеческой души

Любил. Подробно. Но себя. Смутились?

Доверились подсказу моему?

Я не любил его. Сказать кому -

Так все вокруг тотчас бы возмутились,

И я солгал, украсив правду, или-с

Рех правду, но по позднему уму.

В Саратове же взору моему

Он некоей абстракцией являлся.

-- Ты помнишь папу? -- мозг мой напрягался,

Лица ж не различал, но только тьму,

Тьму лиц! Но не лицо того, кому

Обязан здесь визитом -- смерть уму!

Согласно детскому еще уму,

Сравниму с абсолютно черным телом,

Хватающему, что придет к пределам,

Но излучающему только тьму, -

Мой мозг не прилеплялся ни к чему,

Но только к тут же связанному с телом,

И было интереса за пределом

Что нужно духу, телу ж ни к чему.

Далекий отче мой с его любовью -

Я обрете его поздней, поздней,

Пришедши умозрительно к ятовью,

Где нерестится тень среди теней -

Ах, письма отчие, вы все ясней -

Хоть сердце, видя вас, исходит кровью.

И сердце, видя вас, исходит кровью -

Но только щас, нисколько не тогда,

Когда замрела волжская вода

С баржами, тянущимися с низовью.

Буксир кричал, как зверь, исшедший кровью,

И "Ливер, мор!" к нам долетал сюда,

И тяжкой баржи грузная хода

Вдруг прядала кобылой с суголовью.

Ужасный, холодящий ум простор!

Не удержать всю эту воду льдовью,

Затягивающую внутрь мой взор.

И брови поднимаются к надбровью,

Когда в постели слышу "ливер-мор"

Барж, уходящих в темноту, к зимовью.

А утром мать отходит прочь с зимовью.

"Не бойся", -- в двери щелкает замок,

И стягиваюсь в ужасе в комок -

Безмолвье в уши колоколит кровью,

И веет тленом смерти с изголовью,

Куда взглянуть, собрав всех сил, не смог -

И без того хребет уже замок,

Душонка еле лепится к становью.

Обстало недоступное уму -

Нет, не чудовища, гораздо хуже -

Там, сзади -- черный лаз, все уже, уже...

Вот я сползаю в лаз, во мрак, в дрему...

Вдруг вспыхнул свет -- то мать пришла со стужи.

Ах, свет ублагостил, забыли тьму.

Бывало свет ублагостит, и тьму

Забуду. В очереди с ней стояли.

Я вышел. Звезды и луна сияли.

Труба белела жалко на дому.

Явился ж некто взгляду моему,

Чьи пальцы вдруг железом зазвучали -

И видел я в смущенье и печали,

Как он, ключей нащупав бахрому,

Защелкнул мать бессмысленно и злобно

И прочь пошел -- глядел я вслед ему,

И слезы покатились бесподобно

Из глаз моих, и слуху моему

Спустя, быть может, миг -- высокопробно

Слетело вниз: Ты плачешь? Не пойму! -

-- Откуда вновь со мною? Не пойму.

Ты? Ты? Дай я твою поглажу руку.

Ах, на какую обрекла ты муку!

Как ты покинула твою тюрьму? -

-- Смешной! Час магазину твоему -

Вот с ним он и проделал эту штуку,

Я вышла сквозь служебную самбуку -

Отчаиваться было ни к чему! -

И снова смерть мне шепчет с изголовью,

Вновь яма за спиной -- еще страшней,

А мать ушла, чтоб до скончанья дней

Не возвращаться к прежнему гнездовью -

Война и голод на уме у ней,

И всякая хреновина с морковью.

Со всякою хреновиной с морковью

Она, должно быть, больше не придет

Ни через два часа, ни через год -

Я ею кинут, вопреки условью.

И всякий раз с мучительною новью

Не совладает сердце и замрет,

Какая тягость жить -- и жить вперед,

Да с экивоками, да с обиновью.

А в километрах бой -- смертельный бой,

Там воздух визгом техники расколот...

И к языку подходит тошный солод -

Желудочного ужаса настой...

Ты, ты пришла! -- и побеждает голод.

От встреч таких прибыток небольшой.

От встреч таких прибыток небольшой,

Должно быть, ей. С усмешкою подрежет

Буханочки и слышит долгий скрежет

В огромной миске ложкою большой,

-- Ну вот и умник. Совладал с лапшой. -

Тут сытость ненадолго нас занежит,

Обезоружит и обезодежит -

И можно лечь и отдохнуть душой.

И чуткая душа завнемлет чуду

Строки о том, как дева шла в лесах,

Неся дитя в сомлеющих руках,

Презревши тернии пути, простуду

(И холод одиночества и страх),

И я, прослушав, верно, плакать буду.

Пусть льются слезы -- вытирать не буду.

Я не один. Я сыт. Мне нет забот.

Я не любви несчастной жалкий плод,

Но плод любви счастливой, равной чуду.

Но уподоблюсь хрупкому сосуду,

Вместилищу чужих скорбей, невзгод,

Нашедших в плаче и мольбе исход,

И тихими слезами боль избуду.

Боль счастья, боль несчастья -- Боже мой,

Ведь это все одно -- святые слезы.

И скажет мне отец: Иду домой, -

Из дома исходя, где кинул розы,

В мир, где кисель и танки, и обозы,

Куда -- позволит ли? -- взойду душой.

Когда позволит он -- взойду душой

В тот мир, огнем и муками крещенный,

Где с кипятком в жестянке, просветленный,

Стоит он -- неубитый, молодой,

Где я лежу с разбитой головой

Все в том же детсаду, прокирпиченный

За нежность. Нежность к женщине, смущенной

От счастья, но какой же молодой!

Меня хлобыстнули, как бьют посуду,

Взяв прежде слово, что не донесу.

Но я завлек палачскую паскуду

В какой-то низ с решеткой навесу,

И... перестали ковырять в носу -

Все ради вас, кого ищу повсюду!

Все ради вас, кого ищу повсюду,

Я шел и в баню, в этот душный плен.

-- Там с Неточкою будет и НН, -

Мне говорила мать. -- О, буду, буду! -

В кипящий пар, в гремящую посуду

Мы попадали с ней -- лоск спин, колен.

-- Ребенок взросл! -- Да он еще зелен. -

Я проникал нахрапом в их запруду.

Подобно негорбатому верблюду,

Не знавшему об игольных ушах,

Я с холода летел на всех парах

В компанию совсем иному люду -

Как дух, что, кинув тело впопыхах,

Мчит встречь сиянью, зуммерному гуду.

Кто встречь сиянью, зуммерному гуду,

Покинув тела надоевший плен,

Вступал в Эдем, тот знает, что со стен

В туман там сороковка светит всюду.

На каменных полках он зрит посуду,

И совершенно необыкновен

В его очах блеск кипятков и пен -

И всякий раз обвал воды по пуду.

И там, под сороковкою одной,

В сообществе влажноволосой дамы,

Он, Бог даст, и увидит пред собой

Очьми, что видеть прошлое упрямы,

Ту деву, что когда-то подле мамы -

Прочь отошла, не сокрушась душой.

* * *

Не знаю, что вдруг сделалось с душой

Второго пятилетья на пороге,

Когда растут вещественные ноги,

А за спиной незримых крылий бой.

Когда то и другое за собой

Тебя таскает: ноги на уроки,

А крылья -- прочь от скуки, и в итоге

У ног случается нередко сбой.

И там, и сям встречаешь ты повсюду,

Махнув рукой на мерзостный звонок,

Владельцев крылий и служивцев ног -

Подвластных зуду, подотчетных блуду, -

Летящих -- кто на пасмурный урок,

Кто встречь сиянью, зуммерному гуду.

Ах, встречь сиянью, зуммерному гуду,

Читатель милый! Все слепит -- но встречь!