Анна Берзер - Один на поле боя

АННА БЕРЗЕР

ОДИН НА ПОЛЕ БОЯ

2 февраля 1953 года в "Новом мире" происходит совещание, "организованное редакцией журнала", "по обсуждению романа В. Гроссмана "За правое дело"".

Только что напечатанный роман обсуждается в журнале, который предоставил ему свои страницы. Совсем недавно.

Для меня, когда я узнала об этом много лет спустя, это - факт невероятный. Если знать хорошо Твардовского как человека, писателя и редактора, так, как я его знала.

Только в обстановке террора, с занесенной над головой секирой...

И тут необходимо напомнить, что сопротивление роману Гроссмана началось еще в глубинах "Нового мира" в 1950 году, сразу же после того, как появилась рукопись. Ведь Михаил Бубеннов был членом редколлегии при Твардовском. И именно он был против Гроссмана, что запечатлено в другой стенограмме, которая будет напечатана ниже. Но Твардовский тогда не посчитался с ним.

А сейчас Бубеннов берет реванш.

И я снова хочу напомнить дату - 2 февраля - за десять дней до появления в "Правде" правительственной статьи Бубеннова и за месяц до смерти Сталина.

Так надо было продержаться еще... Но по законам трагедии продержаться было нельзя.

Я уверена, в "Новом мире" известно о патриотическом рывке Бубеннова наверх. И о его верховном торжестве у Сталина и в ЦК.

Катастрофа, конечно, и качается под ногами земля.

Характерно и тревожно, что Фадеева на обсуждении нет, от руководства Союза - Сурков.

Это единственное обсуждение романа "За правое дело", на котором присутствует Василий Семенович Гроссман. Не мог он не явиться по зову Твардовского в журнал, который напечатал его. К тому же задача обсуждения, на первый взгляд, узкая и конкретная. О романе будут говорить почти исключительно генералы и полковники.

Хотел ли "Новый мир" опереться на них, отстаивая роман? Или отступая от него? Гроссман, мне кажется, об этом не знал. А Твардовский?

Председатель - Александр Трифонович Твардовский.

Во вступительном слове он сказал: "То, что наше сегодняшнее обсуждение, наша беседа, совпадает с днем, когда наша печать отмечает десятилетие Сталинградской Победы, а наше обсуждение посвящено книге, одной из первых в советской литературе, которая ставит своей задачей изображение Сталинградской эпопеи, это совпадение в какой-то мере должно определить особый характер нашей беседы, это совпадение должно быть очень лестным для автора романа, потому он может быть совершенно твердо убежден, что беседа будет идти на высоком уровне требований, беседа будет идти по-прямому, по-деловому, по-литературному".

Тут отлично слышен голос Твардовского, редактора, принявшего роман для опубликования, отлично видящего его высокие достоинства. Каким он был лишь месяц назад.

"Однако делать нечего, - продолжает Твардовский, - критерием искусства все же является действительность, и мы, рассматривая это произведение, первую часть задуманной эпопеи Гроссмана, подходя к этому "крыльцу", выражаясь словами Гоголя, которое вводит в какой-то незнакомый нам дом, мы не можем иначе поступить, как не обратиться к фактам той действительности, которая легла в основу этого романа, и к наличию того, что в этом романе есть..."

"И однако, - говорит он, - могут ли все эти успехи ослепить нас в отношении существенных и серьезных недостатков, которые имеются в этой первой части романа?

Нет!" - отвечает он на свой вопрос.

И критикует роман.

Слово берет генерал-майор Гарнич. И хотя он встречался с Гроссманом на первом Сталинградском фронте и на втором Белорусском, он считает, что образы, созданные писателем, "резко не удались. Они не являются типичными образами офицеров Советской Армии в ту эпоху".

И сообщает, что будет говорить не обо всем романе, так как "полагаю, что мы распределили этот трудоемкий процесс на всех присутствующих".

"Трудоемкий процесс..."

Генерал-майор Гарнич заявляет:

"Я считаю, что неуспех товарища Гроссмана является закономерным, естественным следствием его собственного неправильного взгляда, порочной концепции по отношению к нашим советским штабам... Мы не можем воспитывать население, молодежь в духе "штабоедства". Он впал во вредную крайность... Природа советского, Сталинского искусства ему не ясна".

И это свое положение он подробно и тщательно "доказывает", развивает, конкретизирует, снижая сразу уровень обсуждения до непроходимых низин.

Генерал-майор Гарнич говорит, что это "штабоедство" он обнаружил "в пятнадцати местах" романа.

И приводит такие, например, "места".

"...Новикова не радовало, а сердило, когда хвалили его штабную работу. Он не считал себя, как думали другие его начальники и сослуживцы, призванным к штабной работе. Ему казалось, что все свойства его характера, духовного склада отвечают другому. Он считал себя прирожденным танкистом, боевым командиром, натурой, не только склонной к логике и анализу, но и к рискованным действиям, и к быстрым волевым ударам, к решениям, в которых аналитические способности и точная разработка отдельных деталей дружат со страстью и риском".

Фразы Гроссмана, пробивающиеся из цитат Гарнича, звучат и сейчас очень хорошо... К чему же здесь можно придраться? Оказывается, в этих приведенных выше словах выражена "абсолютно произвольная и совершенно не понятная характеристика того, что называется в нашем представлении образом офицера или генерала Советской армии".

"Пойдем дальше", - заявляет Гарнич и идет дальше от страницы к странице.

Вот пример: "Начальник тыла дан с коврами, самоварами, завитыми девушками и парикмахером".

И восклицает: "Думаю, что это не характерно для Сталинградской эпопеи!"

Потом: "...и все-таки уход советских людей из пограничной полосы нельзя было назвать паническим - следовало бы это место стилистически выправить".

Или необыкновенная фраза из Гроссмана: "Немцы шли в несколько этажей, заняв весь голубой объем летнего неба". Она тоже производит "странное впечатление" - "думаю, - говорит оратор, - что нельзя покрыть все небо".

Он приводит еще одну цитату из романа: "Новиков хочет рассказать Жене, что получил задание формировать танковый корпус".

После этих слов оратор восклицает: "Но ведь это военная тайна!" И вообще считает, что у полковника Новикова "пораженческая концепция". А "Даренский - на всем протяжении показа автора выглядит как настоящий недолеченный шизофреник".

Дело не в том, что Гарнич "анализирует" роман на том уровне, какой у него был. Но страшно участие армии в разгроме литературы, который я наблюдала на всех периодах ее истории. И эта победа над Гроссманом не на поле боя, а в тесных комнатах журнала "Новый мир".

В конце своей речи Гарнич произносит: