Андрей Константинов - Коррумпированный Петербург

К следствию по делу Соловьева, как это часто бывает, привлекли и заявителя. Все фигуранты-коррупционеры ужасно перепугались. И такое начали друг про друга рассказывать… Из этих рассказов перед Петром встала непригляднейшая картина взяточничества, казнокрадства и протекционизма среди его ближайших и более отдаленных сподвижников. Закручинившийся царь с тоски даже издал Указ от 24 декабря 1714 года, в котором, в частности, говорилось: «понеже многие лихоимства умножились… и дабы впредь плутам невозможно было отговорки сыскать… запрещается всем чинам, которые у дел приставлены… никаких посулов казенных с народа не брать, кроме жалованья». На попытку Петра ввести госслужащим твердые оклады и запретить поборы с населения окружение царяреформатора отреагировало весьма своеобразно. Горный инженер и историк Василий Татищев, например, писал Государю: «Я беру, но этим ни перед Богом, ни перед Вашим Величеством не погрешаю. Почему упрекать судью, когда дела решал честно и как следует?» Петр ему отвечал, что «позволить этого нельзя потому что бессовестные судьи под видом доброхотных подарков станут вымогать насильно». Однако мягкие увещевания царя ничего не дали: коррупционеры XVIII в молчаливо «положили с прибором» на царский Указ – точно также, в конце века двадцатого отреагировали чиновники на указ президента Ельцина «Об усилении борьбы с коррупцией» от 4 апреля 1992 года.

Однако вернемся к Курбатову – он в первые годы работы следственной комиссии пытался убедить всех и вся в своей невиновности и безгрешности. Однако, по мере подтверждения следствием одного обвинения за другим тон прибыльщика менялся: «А что до самих нужд моих и прокормления и брал сверх жалованье небольшое, а то не тайно, но с расписками, которой долг и доныне на мне явен есть». Обращался Алексей Александрович и к царю батюшке, напоминая о своих заслугах, как он «без тягости народа» принес казне «многосотные тысячи рублев». То есть Курбатов рассуждал просто и незатейливо. Раз он действительно способствовал существенному увеличению казенных доходов, то ничего преступного в том, что лично для себя «укрысятивал долю малую», не было. В те времена обвиняемый вообще, если не располагал убедительными доводами для своей реабилитации, прибегал к одной из трех формул: прегрешение свершилось либо «с простоты», либо «в беспамятстве», либо «с пьяна». Например, признавая полученную от хлебных подрядчиков взятку в полторы тысячи рублей, Курбатов тут же выдумал оригинальнейшее объяснение: «А те деньги приняты под таким видом, чтобы дослать о том царскому величеству, а в уверении того писал о пресечении дорогих подрядов». Получив от жителей Кевроля и Мезени «в почесть» триста рублей, Алексей Александрович «…запамятовал их отослать в канцелярию на содержание школ и шпиталей»… Следственная комиссия подсчитала, что только за три года Курбатов получил от городского населения управляемой им губернии «харчевых и почесных подносов» на сумму до 4 тысяч рублей. Сам Курбатов сознался в том, что с 1705 года присвоил 9994 рубля казенных денег. Расследованные дела не были закончены – лишь 12 дел были рассмотрены, а к 15-ти комиссия даже не успела приступить, поскольку в разгар следствия Курбатов умер. Следственная комиссия успела лишь подсчитать, что прибыльщик хапнул 16422 рубля. В результате следствие даже не смогло решить, по какому разряду хоронить достойнейшего господина Курбатова – как честного человека или как преступника…

Естественно, Курбатов был не единственным «радетелем за благо Государево», пойманным на взятках и, грубо говоря, «татьбе». Еще в августе 1711 года Петр учредил для выявления злодеев государственную фискальную службу, которую возглавил некто «старик Зотов». Позже его сменил знаменитый обер-фискал Алексей Нестеров, прославившийся раскрытием и преследованием злоупотреблений. Однако господин Нестеров и сам не уберегся от соблазнов по старому российскому принципу «что охраняем, то и имеем». Попался обер-фискал на деле провинциал-фискала Саввы Попцова – на него еще в 1718 году подал челобитную в сенат Ярославский-Посадский человек Иван Сутягин. Челобитную пытались замылить, гоняя по инстанциям из Юстиц-коллегии в Ярославский надворный суд, но ярославский посадский человек, оправдывая свою фамилию, не угомонился и снова пожаловался в сенат, а в 1722 году дошел аж до государя, обвиняя провинциал-фискала в том, что тот укрывал бедных солдат и недорослей дворянских, что через родича своего Лихарева собирал в уезде с крестьянских дворов по гривне серебра без указу, что отпускал из рекрутов за взятки и просто воровал из казны. За Савву Попцова взялись всерьез и в делах его скорбных обнаружили полнейший, как теперь говорят, беспредел – помимо прочего разного, провинциал-фискал имел съезжий двор, где держал колодников, а также лихо налагал штрафы не только на подчиненных, но и на всех подряд – на бургомистров, на соляных голов, на крестьян… Штрафы Попцов, естественно, присваивал. Когда все вскрылось, провинциала-фискала казнили, но перед смертью он успел дать показания и на непосредственного шефа. Выяснилось, что обер-фискал Алексей Нестеров был в курсе шалостей подчиненного, но покрывал его за взятки – за часы серебряные, ценою в 120 рублей, за одеяло на лисьем меху, за триста рублей «налом»… А еще были подношения рожью, скотиной, парчами и лошадьми.

Нестерова сунули в застенок и начали пытать. Любопытно, что решение об этом принял не кто иной, как генерал-прокурор Павел Ягужинский, который, если вы помните, уважаемый читатель, сам признавался Петру в том, что «…мы все воруем…». Дескать, воруем-то мы все, а вот кто попадается на воровстве – тут уж у кого какая планида.

Кстати говоря, несколькими годами ранее Нестеров разоблачил сибирского губернатора князя Матвея Гагарина, который получал взятки за отдачу на откуп винной и пивной продажи. Сенат приговорил князя к смертной казни, при этом взяточник свою вину признал и посылая Петру просьбу о помиловании, писал: «…И я раб Ваш, приношу вину пред Вашим Величеством, яко пред самим Богом, что правил Сибирскую губернию и делал многие дела просто, непорядочно и не приказным поведением, також многие подносы и подарки в почесть и от дел принимал и раздачи иные чинил, что и не подлежало, и погрешил перед Вашим Величеством…» Гагарин был повешен 16 марта 1721 года в присутствии двора и всех своих родственников, а уже в январе 1724 года казнили самого Алексея Нестерова – казнь обер-фискала была обставлена как настоящий спектакль: сам царь наблюдал за действием из окна Ревизион-коллегии. Сначала были отрублены головы трех фискалов – подчиненных Нестерова, а затем самому Алексею Нестерову поочередно раздробили конечности и поволокли по помосту к тому месту, где были отрублены головы его помощников. Обер-фискала бросили лицом в их кровь и палач отсек ему голову. Затем головы всех четырех казненных водрузили на четыре высоких шеста. (Надо сказать, что 1724 год вообще выдался достаточно кровавым для тогдашних питерских взяточников и коррупционеров – видать, кампания такая пошла, так сказать, «чистые руки» того времени. В ноябре 1724 года Петр приказал арестовать камергера Виллема Монса и его сестру статс-даму Матрену Балк. Монса обвинили в том, что он «явился во многих взятках и вступал за оные в дела не принадлежащие ему», камергеру отрубили голову на Троицкой площади с последующим водружением ее на высокий шест. У обезглавленного тела брата выслушала свой приговор и перепуганная Матрена Балк, ей достались пять ударов кнутом и ссылка в Сибирь. В день казни на столбах у эшафота были прибиты «росписи взяткам», судя по всему, это были одни из первых гласных российских документов, изобличающих коррупционеров. В росписи Матрены Балк значилось 23 позиции, и среди тех, кто давал взятки, фигурировали князья Меншиковы, Долгорукие, Голицыны, Черкасские, отметились там и граф Головкин, и Волынский и другие более или менее важные персоны того времени. Дело в том, что перед фаворитом императрицы и его сестрой заискивал чуть ли не весь двор, ища их протекции в разных вопросах).