Хантер Томпсон - Цена рома

И не только машина, подумал я; квартира мне тоже нужна. День стоял жаркий, я устал, все тело ныло. Хотелось выспаться или хотя бы просто отдохнуть, но пойти некуда. Я прошел несколько кварталов, ковыляя в тени раскидистых фламбоянов и размышляя о том, чем можно было бы заняться в Нью-Йорке или Лондоне, проклиная той косой импульс, что привел меня на эту тупую, исходящую паром скалу посреди моря, и наконец остановился в баре для аборигенов выпить пива. Я заплатил за бутылку и пошел дальше, потягивая из горла. Интересно, где я буду сегодня ночевать? Квартиры Салы отпадает. Там жарко, шумно и тоскливо, как в мавзолее.

Может, у Йемона, подумал я, но это слишком далеко и добираться до туда нечем.

Когда, в конце концов, я пришел к выводу, что выбора у меня нет, кроме как бродить ночь напролет по улицам, я решил начать поиски собственной квартиры — такого места, где можно в одиночестве расслабиться, где у меня будет свой холодильник, где я смогу мешать себе коктейли и, быть может, время от времени принимать девчонку. Мысль о собственной постели в собственной квартире настолько меня приободрила, что мне захотелось поскорее избавиться от этого дня и перейти к следующему, когда можно будет пуститься на поиски.

Но тут я понял, что связывать себя квартирой и, возможно, автомобилем — это больше тех обязательств, которые мне бы в данный момент хотелось на себя брать, а особенно — поскольку в любой момент меня меня могут упечь в каталажку, газета может обанкротиться, или вдруг может прийти письмо от какого-нибудь старинного друга, что для меня есть работа в Буэнос-Айресе. Вот только вчера ведь, к примеру, я уже готов был отваливать в Мехико.

Я прошел пешком больше мили, размышлял, курил, потел, заглядывал за высокие изгороди и в низкие окна, слушал рев автобусов и переполненных авто, гнавших Бог знает куда — в машины набивались целыми семьями, просто катались по городу, бибикая, вопя, то и дело останавливаясь купить «пастелиллос» и стаканчик «коко фрио», потом снова загружаясь в машину и двигаясь дальше, разевая рты на все красивое, что янки вытворяли в городе: вот конторское здание выросло, аж в десять этажей; вот новый хайвей, никуда не ведет; ну и, разумеется, всегда можно поглазеть на новые отели; или поразглядывать янки-женщин на пляже; а по вечерам, если приехать пораньше и занять местечко получше, — на публичных площадях стоит «телевизьон».

Я шел дальше, ожесточаясь с каждым шагом. Наконец, в отчаянии тормознул такси и отправился в «Кариб Хилтон», где устроили показушный международный теннисный турнир. Чтобы проникнуть, я сунул им свою аккредитацию и остаток дня просидел на трибунах.

Солнце там меня не беспокоило. Казалось, оно тут на своем месте — глиняные корты, джин и белый мячик мелькает туда-сюда. Я вспомнил другие теннисные корты и давно ушедшие дни, полные солнца, джина и людей, которых я никогда больше не увижу, поскольку разговаривать друг с другом мы больше не в состоянии, чтобы не выглядеть скучными и разочарованными в жизни.

Матч закончился в сумерках, и я взял такси к Элу. Сала уже сидел в одиночестве в углу. По дороге на террасу я увидел Швабру и попросил принести два рома и три гамбургера. Сала поднял голову, когда я подошел поближе.

— У тебя такой вид, как будто ты в бегах, — сказал он. — Беглец от правосудия.

— Где Йемон? — спросил я.

— Домой поехал — ответил он. — Как только ты ушел, он вспомнил, что Шено до сих пор заперта в хижине.

Швабра принес нам стаканы и еду, и я снял все с подноса.

— Мне кажется, у него совсем чердак потек, — воскликнул Сала.

— Точно, — ответил я. — Бог знает, чем он кончит. Так просто нельзя жить — ни дюйма нигде не уступая, ни в чем, никому.

Тут к нам с воплями подскочил Билл Донован, спортивный редактор.

— Вот они где! — орал он. — Господа члены прессы — тайные алконавты! — Он довольно расхохотался. — Ну, вы, пиздюки, действительно вчера ночью влипли, а?

Чуваки, да вам повезло, что Лоттерман в Понсе уехал! — Он уселся к нам за столик. — Что произошло? Я слышал, вы с легавыми сцепились.

— Ага. — ответил я. — Отверзохали как следует. То-то смеху было.

— Черт-те чё, — сказал он. — Жалко, что пропустил. Обожаю хорошую драку — особенно с легавыми.

Донован мне нравился, но он постоянно трындел о том, что хорошо бы вернуться в Сан-Франциско, «где хоть что-то происходит». Если ему верить, жизнь на Побережье была такой клевой, что врал он наверняка, но я никогда не мог определить, где кончалась правда и начиналась брехня. Если б даже половина всего, что он рассказывалась, оказалась правдой, я бы рванул туда немедленно; только с Донованом нельзя было рассчитывать даже на эту половину.

Ушли мы оттуда около полуночи, спускались с горки в молчании. Ночь стояла душная, и вокруг я чувствовал ту же самую тяжесть — ощущение того, что время летит в то время, как оно стоит на месте. Всякий раз, когда я думал о времени в Пуэрто-Рико, мне вспоминались старые часы на магнитах, висевшие на стенах классов в моей школе. Время от времени стрелка переставала двигаться на несколько минут, и если я за нею наблюдал: сломалась она, что ли, наконец? — то всякий раз вздрагивал, когда она она неожиданно щелкала, перескакивая сразу на три-четыре деления.