Георг Брандес - Шекспир, Жизнь и произведения

Но как будто субъективный тон звучит в этой пьесе, в тех местах ее, где подчеркивается контраст между двумя женскими образами, замужней сестрой, Адрианой, и незамужней, Люцианой. Вследствие той путаницы, к которой подает повод сходство между братьями, Адриана неистовствует против своего мужа и под конец готова сделать его несчастным на всю жизнь.

Она раздражена тем, что он не возвратился домой вовремя. Люциана отвечает:

Мужчина, ведь властитель над своей

Свободою; его ж властитель - время,

И, времени послушный, он идет

Туда-сюда. Поэтому сестрица,

Тревожиться не следует тебе.

Адриана. Зачем же больше им, чем нам дана свобода?

Люциана. Да потому, что их дела такого рода.

Всегда вне дома.

Адриана. Да, но если б он узнал,

Что я так действую, наверно б злиться стал.

Люциана. О знай, что, как узда, тобой он управляет.

Адриана. Зануздывать себя осел лишь позволяет.

Люциана. Но волю буйную несчастье плетью бьет.

Все то, что видит глаз небесный, что живет

В морях и в воздухе; и на земле - все в рамки

Свои заключено; самцам покорны самки

Зверей, и рыб, и птиц, и этого всего

Властитель - человек, в ком больше божество

Себя явило. Он владыка над землею

И над бездонною пучиною морскою.

. . .

Он также властелин и над своей женою:

И потому должна ты быть его слугою.

В последнем действии пьесы Адриана в разговоре с игуменьей обвиняет своего мужа в том, что он питает любовь к другим женщинам:

Игуменья. За это

Бранить его вам следовало.

Адриана. О,

Я сколько раз бранила!

Игуменья. Верно слишком

Умеренно?

Адриана. Насколько позволял

Мой кроткий нрав

Игуменья. Конечно, не при людях?

Адриана. Нет, и при них.

Игуменья. Не часто, может быть?

Адриана. Мы ни о чем другом не говорили.

В постели я ему мешала спать

Упреками; от них и за столом

Не мог он есть; наедине лишь это

Служило мне предметом всех бесед;

При людях я на это намекала

Ему не раз; всегда твердила я,

Что низко он и гадко поступает.

Игуменья. Вот отчего и помешался он.

Речь ядовитая жены ревнивой

Смертельный яд, смертельнее, чем зуб

Взбесившейся собаки. Нарушала

Ты сон его упреками - и вот

Бессонница расстроила рассудок.

Ты говоришь, что кушанья его

Укорами ты вечно приправляла;

Но при еде тревожной не варит,

Как следует желудок - и родится

От этого горячки страшный пыл.

Совершенно так же бросается в глаза заключительное место в шекспировской переработке старинной пьесы "Укрощение строптивой". По-видимому, он выполнил этот труд по заказу своих товарищей и отнесся к нему слегка. Язык и стих менее тщательно разработаны, чем в его других юношеских комедиях; но, если мы подробно сличим с подлинником шекспировскую пьесу, в заглавии которой строптивая женщина получила определенный член (the) вместо неопределенного (а), то, как ранее в трагедии, так теперь в комедии нам откроется возможность как нельзя лучше заглянуть во внутреннюю мастерскую поэта. Мало найдется примеров более поучительных, чем этот.

Многие, наверно, задавались вопросом, что имел в виду Шекспир, вставляя именно эту пьесу в рамку, знакомую нам по пьесе Гольберга "Jeppe paa Bjerget". Ответ будет тот, что он ровно ничего не имел при этом в виду. Он просто-напросто взял эту рамку из своего оригинала. Впрочем, он с начала до конца исправил, переделал, более того, создал заново старую пьесу, которая не только гораздо более неуклюжа и груба, чем шекспировская, но, при всей своей неуклюжести и детскости, лишена соли и силы.

Всего резче почувствуем мы однако разницу, прочитав заключительную реплику Катарины, которая, сама получив исцеление, старается образумить другую строптивую женщину.

В старой пьесе она начинает здесь целой космогонией: мир был сперва бесформенным, хаотическим, бестелесным миром, пока Бог, Царь Царей, в течение шести дней не дал ему устройства. Потом он создал по своему образу Адама, мужчину, взял у него ребро и из страдания woe мужчины сотворил the woman, женщину. От нее произошел грех; из-за нее Адам был обречен смерти. Но, как Сарра повиновалась своему супругу, так и мы должны слушаться своих мужей, любить их, заботиться о них, давать им пищу, поддерживать их, если они в каком-либо отношении нуждаются в нашей помощи; мы должны подкладывать свои руки под их ноги, чтобы они ступали на них, если это может доставить им удобство, - и она сама подает пример, подкладывая свою руку под стопу супруга.

Шекспир отбрасывает всю эту теологию и всю библейскую мотивировку с тем, однако, чтобы прийти к совершенно тому же результату:

Фи! Стыд! Разгладь наморщенные брови

И гневных взглядов не бросай на мужа

И господина: он твой повелитель.

. . .

Во гневе женщина - источник мутный,

Лишенный красоты и чистоты.

И как бы жажда ни была велика

У человека, он его минует.

Твой муж - твой господин; он твой хранитель.

Он жизнь твоя, твоя ГЛАВА, твой царь;

Он о твоем печется содержаньи,

Он переносит тягости труда

На суше, в море, в бурю, в непогоду,

А ты в тепле, в покое, безопасна

И никакой не требует он дани,

А лишь любви, покорности и ласки

Ничтожной платы за его труды!

Как подданный перед своим монархом,

Так и жена должна быть перед мужем;

Но если же упряма, своенравна,

Сурова, зла и непокорна воле,

Тогда она - преступный возмутитель,

Изменница пред любящим владыкой и т. д.

В этих переработанных пьесах, в зависимости отчасти от характера источников, отчасти от собственного характера Шекспира, его занимают, следовательно, отношения между мужчиной и женщиной, в особенности отношения между супругами. Однако, это не первые его работы. Приблизительно с двадцати пяти лет Шекспир начал свою самостоятельную деятельность в области драматической поэзии и, как это было естественно при его юном возрасте и свойственной молодости смелой жизнерадостности, начал ее легкими, веселыми комедиями. Комедии о близнецах и о строптивой женщине - не самые ранние его произведения в этом роде.

Первой его комедией по многим причинам, частью метрическим - особенно частое употребление рифм, частью техническим - драматическая слабость пьесы, - должны быть признаны "Бесплодные усилия любви". Различные намеки, как например, на пляшущую лошадь (I, 2), которую в первый раз стали показывать в 1588 г., затем имена действующих лиц, Бирон, Лонгвиль, Дюмен (Due du Maine), соответствующие людям, игравшим выдающуюся роль во французской политике между 1581-90 г., наконец, сам король Наваррский, который здесь, в конце комедии, делается, в качестве жениха принцессы, наследником французского престола, и под которым, наверно, подразумевается Генрих Наваррский, вступивший на французский престол как раз в 1589 г., - указывают на то, что 1589 г. был датой этой пьесы в ее первоначальном виде. Но это не та форма, в которой мы читаем ее теперь; мы видим, что когда она игралась перед Елизаветой на рождественских праздниках в 1597 г., то, как показывает заглавие напечатанной пьесы, она была просмотрена и дополнена. Немало найдется в ней мест, где еще возможно проследить переработку, а именно там, где по небрежности первоначальный набросок оставлен рядом с исправленным текстом.