Вазиф Мейланов - Анализ чеченского кризиса

Открыто заявленная позиция, называние зла злом и есть победа над неправой силой. Она – залог появления новой силы под отстоянную перед лицом неправой силы правоту.

Лебедь зовет Хасавюртовский мир победой. Эта фанфаронада никого не обманет. Этот мир – не победа, а поражение государства в борьбе с преступностью, поражение в попытке государства обеспечить соблюдение демократических Законов, поражение в попытке установить новый принцип разрешения исторических проблем – не силой оружия, как это сделали дудаевцы, а человеческим разговором.

Это поражение идеи Закона в России. Оно ведет к беде и Россию, и мир, не принесет оно, это поражение, ничего хорошего и Чечне.

Ни о какой свободе там, конечно, не может быть и речи.

– убеждают вчера – советские, сегодня – демократические российская пресса и российская интеллигенция.

Так ведь миром заклинали и чемберлены и сталины в 38-м, 39-м годах. Аморальная политика уступок преступникам и преступным режимам (преступающим не только Законы, но и заповеди, входящие в определение человека) мира не принесла .

Потерпит (и уже терпит) крах и нынешняя аморальная политика «договоров с субъектами силы» Лебедя.

Почему потерпит? Потому что соблюдение правильных законов (имеющих целью обеспечение свободы слова и остальных прав человека) является необходимым условием построения правильных социальных пирамид, устойчивых и жизнеспособных обществ.

Позволение нарушать закон ставит на верх общественной пирамиды лебедевских «субъектов силы» – людей, умеющих разрушать, отбирать, убивать, а не созидать (большевиков, гитлеровцев, дудаевцев, басаевцев), они и разрушают: и свои народы, и чужие, и человечество в целом.

Впрочем, строго говоря, субъектами наибольшей силы пока являются демократически продвинутые народы, а не уголовные образования. Да и у нынешнего российского государства военной силы, призванной стоять на страже демократических законов, достаточно, чтобы, если ничем другим невозможно, силой добиться их соблюдения.

Но не даёт применить правую силу и тем губит и демократию, и страну демократическая чернь, имеющая в российских и иностранных средствах массовой информации монополию на распространение своих толкований происходящего – сорокины, шараповы, ковалевы, григорьянцы, юшенковы, шейнисы, явлинские, боннэр, яковлевы, голембиовские, яковы, гритчины, окуджавы, ахмадулины, приставкины, лошаки, кабаковы, сараскины, гинзбурги, волчеки, подрабинеки и т д. и т п.

Чеченские уголовники-националисты оружием и заложничеством, а российские уголовники-демократы лживой демократической фразой, как воровской фомкой, взламывают российскую государственность.

Один? Но ведь удуговым помогали лгать все российские газеты, все российские телекомпании, радио «Свобода», парижская «Русская мысль», Совет Европы, английская «Би-би-си», «вся российская интеллигенция», все российские «правозащитники», все украинские «правозащитники», все польские «правозащитники». Да кто в мире-то был против Удугова, Дудаева, Басаева, Радуева, Масхадова, Яндарбиева?

Похоже, я один и был. Выступил несколько раз на относительно доступном мне Дагестанском телевидении, но героические корреспонденты «Вестей», «ОРТ», «Известий» и т д. и т п. ни словом не обмолвились о моей позиции.

Гласность та же, что была у меня в тюрьме: кричи в камере – тюремщики слышат, но ведь никому не сообщают. Кричали и русские в Чечне, как в камере, но тюремщики-журналисты, тюремщики-демократы, тюремщики-прав­озащит­ники крика не разгласили. У них свобода слова только на демократическую кликушу Сорокину распространяется (ну и, конечно, на «демократа» Ковалева – это само собой).

А вы говорите: один Удугов… Да нет: Удугов, Ковалев, Сорокина, Ю. Ким, В. Войнович, С. Григорьянц, Е. Боннэр, А. Гинзбург, Д. Волчек, В. Яков, Н. Гритчин, Б. Окуджава, Б. Ахмадулина, Говорухин-младший, Алексей Самолетов, А. Подрабинек – они и помогали удуговым оправдывать убийства молодых русских солдат, захваты и убийства заложников, расстрелы мирных жителей Буденновска и Кизляра.

Не-е, Удугов был не один. С ним было все прогрессивное человечество, и вся, самая демократичная в мире, русская интеллигенция. А вы говорите: Удугов один…

Опять, как Тимирязев нарождающееся уголовное государство Ленина, уголовную государственность яндарбиевых принимаете за демократию. Опять, как Мережковский Гитлера за Христа, принимаете уголовную диктатуру дудаевых-басаевых за демократию, за свободу… Опять, как в годы золотые, не стесняетесь писать, зная, что оппонентам вашим распространять ими написанное не дают. Опять стремитесь угодить – не политбюро, как раньше, а демократическому политбюро: Совету Европы, радиостанции «Свобода», Нобелевскому комитету. Опять не по силам вам находить истину и устаивать против уголовников, это потруднее будет, чем, отдаваясь уголовникам, зарабатывать себе у Запада, у чемберленов-гульдиманнов демократическое имя – на крови молодых русских солдат и русского населения Чечни.

Станислав Кондрашов в недавней статье в «Известиях» сравнивает чеченскую войну с вьетнамской.

Что же у них общего? Вьетнамская – война между двумя государствами (еще и отстоящими друг от друга на тысячи километров), чеченская – перемещение войск в пределах одного государства, введение их на территорию, на которой незаконные субъекты власти и силы оружием добиваются изменения статуса территории, открыто, гласно, массово нарушают права сотен тысяч людей на жизнь, на неприкосновенность личности и жилища, на мир и покой. На территорию, на которой преследование русских стало нескрываемой политикой властей. На территорию, жители которой не могли больше рассчитывать на защиту Закона.

Государство ввело (и обязано было ввести) войска, имея конечной целью защиту Законом «прав человека» людей, живущих в Чечне.

Чечня три года (1991—1994) жила без законов, без какой-либо защищенности «прав человека» русского населения Чечни. А «защитники прав человека» в России и правозащитные организации Европы и мира ни словом не обмолвливались о массовых преследованиях русского меньшинства в Чечне и чеченцев, не поддавшихся национально-освободительной идеологии уголовников.

Нет, г. Кондрашов, тут скорее аналогия с ситуацией начала века в России, с временами войны 14-го года и февральской революции 17-го.