Владимир Коммунаров - Валерий Попенченко

Между тем страсти на ринге разгорелись настолько, что Виктор Иванович Огуреиков остановил бой и предложил обоим работать только по корпусу. И здесь Валерий, избегая ответных тяжелых ударов противника, умело выписывает замысловатую вязь боя, заканчивая одиночные удары серией коротких, как пулеметная очередь, ударов без замаха, как на тренировке с мешком. Действия его отработаны до автоматизма. Нельзя было не любоваться Валерием. Рядом с ним его соперник, широкоплечий, с налитыми бицепсами, крупным скуластым лицом, выглядел неуклюжим тяжеловесом.

Казалось, на ринге, как на сцене, в бешеном ритме пляски, выделывая замысловатые коленца, крутился одержимый танцор. Измотав вконец своего партнера, он не видел и не слышал ничего вокруг. Его стихией был бой. На ринге творил мастер по высшим законам боксерской эстетики.

Кусикьянц взволнованно потирал руки и бормотал что-то себе под нос. Он был доволен.

— Мангуста и только!

— Что-что? — не расслышал я.

— Мангуста, говорю. Знаешь, зверек такой есть, гибкий, небольшой, но с мертвой хваткой. Так вот, мой Валера — это и есть мангуста, — с гордостью произнес он.

Ну как, нормально? Выиграл я? — тяжело дыша, спрашивал меня Валерий, снимая перчатки, сам еще, видимо не веря, что наконец-то получил он «добро» на большой ринг.

— Отлично. Считай, что ты уже в Лужниках! Больше убеждать некого, — твердо сказал я.

— Как некого? А Европу, а прессу? — пошутил Кусикьянц и серьезно добавил: — Не остывай, Валера, побегай, разминку сделай, а потом на лапах побалуемся. Разбор учений сделаем…

В Новогорск возвращались весело, с песнями. Валерий смеялся, шутил.

Сбор, тренировки, боевая практика — все было позади. Впереди турнирные бои. О них сегодня никто не думал, во всяком случае, не говорили.

Киселев сидел в углу автобуса, печальный и озабоченный, весь ушел в себя. Валерий старался ободрить чувствуя себя как бы виноватым.

Вот уж действительно Валерий щедр душой с избытком, Чувствуя, что он не в силах расшевелить Киселева, удрученного окончательным решением тренерского совета, Валерий пересел ко мне, устроился у окна в правом углу автобуса и притих… Потом вдруг, как бы опомнившись и ища сочувствия, наклонившись к самому уху, с жаром заговорил:

— Ведь я, как никто другой, понимаю его состояние, сам испытал такое. Обидно ведь на самом финише сойти и быть на турнире лишь зрителем. А ведь мог бы быть первым! Поверь мне, — Валерий сделал паузу и, бросил взгляд на Киселева, улыбнувшись, добавил: — Будет первым, только не в моем весе, здесь уж я ни в чем не могу ему помочь… Понимаешь! Жалко. Алексей отличный боец! Причем посмотри на него. Типичный полутяж. Зря вес только сгоняет… Я ему по-дружески не раз говорил, что ему в моем весе делать нечего. Будет, как и я в свое время, вечно вторым. Другие это давно поняли, а он упрямый малый, все реванш хочет взять у меня. Не выйдет. Неужели его тренер Бирк не видит, не понимает этого…

Валерий замолк, на минуту задумался о чем-то своем, потом достал лист бумаги, исписанный размашистым торопливым почерком, и доверительно подал мне.

— На, почитай, правильно я тут написал? Только не говори пока никому. Вот поступлю, тогда уж друге? разговор.

Это был рапорт на имя начальника Ленинградского высшего военного инженерного строительного Краснознаменного училища имени генерала армии Комаровского А. Н. с просьбой зачислить его слушателем в адъюнктуру.

— Английский и философию я уже сдал на «отлично», — не без гордости за свои успехи сказал он. — Вот видишь, в науке кандидатский минимум я сдал за год, а в боксе на мастера ринга, поди, тринадцать лет сдаю. Конца не видно. Что труднее, суди сам.

— Ничего, твое время скоро придет. Егли уже не пришло.

— Вот и Филиппыч тоже все успокаивает: «Каждому овощу свое время. Не созрел ты еще, чтобы урожай снимать». Все шутит: «Терпение, мой друг, и мы щетину превратим в золото!» — рассмеялся Валерий.

— А может, и впрямь превратим?

— Ты-то серьезно уверен, что стану чемпионом Европы?

— Уверен больше, чем в себе, ни капли не сомневаюсь. Готов биться об заклад хоть с самим чертом! — убежденно заявил я.

— Ну, тогда надо выигрывать. Притом где-где, а уж в Москве-то просто стыдно будет проиграть. Ведь через год уже Токио…

Он отвернулся к окну и задумчиво начал рассматривать подмосковный пейзаж.

Деревья, дорожные знаки, столбы — все мелькало и таяло, растворялось в вечерней дымке далекого горизонта…

Люблю Подмосковье. Лучше в мире нет мест. Все до боли знакомо. Ведь мое детство прошло в Немчиновке. Хоть и живу в Ленинграде, а сердце мое все же осталось здесь… Помню, под Немчиновкой после войны колоски на полях собирали. Трудное было время…

Мы помолчали, думая каждый о своем.

Жаль, Валасек не приедет, — глухо проронил Валерий, нарушив молчание. — Говорят, вечернюю школу заканчивает. Хочет в советский вуз поступать учиться.

По-русски он отлично говорит.

Я промолчал, не стал поддерживать этот разговор, Тадеуш Валасек — это было тогда больное место Валерия, не стоило бередить старые раны воспоминаниями.

Всю дорогу в Новогорск не стихали задорные песни, они бодрили, поднимали настроение, звали на бой. Пели все — тренеры, и боксеры…

Свою победную партию наконец-то исполнил солист Попенченко, он позже остальных участников большой Московской премьеры в Лужниках вышел на сцену.

Эта «песня» буквально потрясла всех, кто был во Дворце спорта 2 июня 1963 года. Первый раунд финала стал и последним.

После двух молниеносных нокдаунов, полученных румыном Ионом Моней, в состоянии «грогги» оказались не только зрители, но и судьи, а рефери настолько растерялся, что после третьего нокдауна даже не открыл счет, расталкивая боксеров по разным углам. Все были ошеломлены. Зажегся, потом снова потух свет. Удар гонга вывел зал из состояния оцепенения. В шуме и реве потонул голос судьи-информатора, возвещавшего о рождении нового чемпиона Европы. Комсорг сборной Валерий Попенченко принес команде шестую золотую медаль…

Одержав новую победу, Валерий вновь с благодарностью подумал о своем тренере.

Природа наделила Кусикьянца даром, талантом педагога. Он был строг, порой грубоват, но мягок и добр по существу; характер ершистый, задиристый, с южным темпераментом, душа впечатлительная, эмоциональная, легко ранимая. Он мог дать волю своим страстям, но мог и вовремя собраться и подавить эмоции, ни одним мускулом не выдать свои переживания и тревоги. В такие моменты это был холодный, умный расчетливый стратег и тактик, умеющий видеть и подмечать то, чего не видели другие. Он всегда был тонким психологом, улавливающим малейшие нюансы в поведении и настроении своих учеников. О своих учениках и их противниках он знал буквально все, сам же оставался подчас загадкой для них. Он умел создавать рабочее настроение на тренировках и поднимать высокий душевный настрой во время боя, не давя своим авторитетом, не поучая, не сюсюкая. Всегда знал, чего хотел, и говорил то, что думал, хотя это и не всегда нравилось другим. Он был скуп на похвалу, и даже любимое словечко «трепач» звучало у него как-то миролюбиво, с оттенком одобрения. Учил самостоятельно мыслить, давать правильную оценку своим действиям и поступкам не только на ринге, но и в жизни.