Мой ГУЛАГ. Личная история

Когда поступал в мединститут, заполняя анкету, в графе «отец» я написал «умер». Мама сказала: «Сынок, только не пиши, что твой отец в тюрьме, пиши, что он умер в 37-м». Мне было 18–19 лет, я уже понимал, что меня могут не взять в институт из-за того, что отец в тюрьме.

О смерти Сталина я узнал в Киеве. Я был студентом пятого курса, снимал угол в квартире, и утром по радио мы узнали, что он умер. Бог ты мой! Я упал лицом на диван и зарыдал. Я рыдал больше, чем за отцом своим плакал! И хозяйка моя, и соседи, все рыдали. Помню, как какая-то бабушка, соседка, говорила: «Ой, дочка, поедем в Москву на похороны, поедем!»

1956 год, ХХ съезд КПСС, доклад Хрущёва. Я тогда работал в Киеве, в научно-исследовательском институте ортопедии и травматологии. Однажды нас собрали, и секретарь парткома прочитал закрытое письмо ЦК. Мы были в шоке! Оказывается, убивали! Может, и отца моего тоже? Все молчали, боялись что-то говорить друг другу. Наверное, именно тогда я понял, что отец уже точно не вернется. Но ни с кем об этом не говорил. Потому что страх жил все время. Во мне до сих пор страх живет сталинский…

Когда отца реабилитировали, маму куда-то вызвали. Выдали компенсацию за изъятые вещи. Сказали, что отец расстрелян, признан невиновным. «А я так и знала», — сказала мама. Ничего нового для нее, наверное, не было. Мое отношение к Сталину поменялось в корне. Если бы передо мной встал палач, который приводил в исполнение приговор моему отцу, я бы его не тронул. Я бы просто посмотрел ему в лицо. Я понимаю, что их принуждали, запугивали, поэтому они пресмыкались. Но если бы ко мне пришел Сталин, я бы его расстрелял. Вы знаете, я ведь курицы в жизни не зарезал. Приезжаю в деревню к маме, так самое лучшее — вот это: «Сын приихав, курку тебе зарiжу». Я не мог зарезать! Я хирург, я оперировал сколько. А его бы я вот так: дайте пистолет! — и расстрелял. Вот такое у меня к нему отношение. Судите как хотите. «Он человек», — мне говорят. Какой человек? Другое дело, может быть, я не застрелил, а только ранил, потому что он был ненормальный. Это же ненормально — то, что он делал. Гитлер [25] Гитлер Адольф (1889–1945) — немецкий политик, основоположник национал-социалистической немецкой рабочей партии. В 1933–1945 годах фюрер (вождь) и канцлер Германии. Политика Гитлера стала главной причиной начала Второй мировой войны. С его именем связаны преступления против человечества, совершенные нацистским режимом в Европе. 30 апреля 1945 года покончил жизнь самоубийством. уничтожал чужих людей. А он — своих! Своих родных расстреливал. Такое бывает?

Году в 1993-м стало возможным посмотреть дело отца. Мы, три брата, поехали в архив. Нам дали отцовское дело, очень аккуратную папочку: все пронумеровано, прошнуровано, сзади — сургучная печать. Каждый листок допроса подписан папиной рукой. Сколько у отца их было — я не считал, очень много. На первых листах у него нормальная подпись. А вот дальше. На последних листах десяти, не меньше, — пятна крови. На допросах ему под ногти загоняли иголки. Отца обвиняли по двум пунктам: первое — якобы он сказал, что коммунизм все равно когда-нибудь лопнет. Вроде бы наш сосед донес на отца. В деле также лежало опровержение — во время реабилитации вызвали того соседа, и он отрекся от этого письма: «Это не я писал, это не мой почерк!» Мы поняли, что это от его имени написал сам следователь. А второе — помощь церкви. Папа пел в хоре в нашем католическом соборе. Там собирали какие-то деньги, поросенка содержали, и мы помогали понемногу: я резал крапиву, лебеду на корм. Папа что-то, наверное, получал за это. И вот это тоже ему вменялось. А еще в деле я нашел свое письмо Сталину: ни в какую Москву оно не дошло, перехватили его в Виннице, оттуда и пришел ответ, якобы от Иосифа Виссарионовича.

По постановлению НКВД и Прокурора СССР мой отец был расстрелян по политическим мотивам без указания статьи Уголовного кодекса. Реабилитирован 21.12.1957 года Верховным Судом Украинской ССР.

Польская операция

Отец Анатолия Медвецкого, поляк, стал жертвой так называемой «польской операции» НКВД, проведенной во время Большого террора. Значительная часть советских поляков, проживавших на территории СССР, была необоснованно обвинена в шпионаже в пользу Польши. Эта операция стала одной из «национальных операций», в результате которых было репрессировано более 335 тысяч человек. Все операции тщательно планировались и осуществлялись централизованно на основании решений Политбюро под непосредственным руководством И. В. Сталина. Всего в 1937–1938 годах органами НКВД было проведено более десятка «национальных операций» против поляков, немцев, румын, латышей, эстонцев, финнов, греков и других народов. «Польская операция» стала самой первой и самой крупной по числу жертв. 11 августа 1937 года нарком внутренних дел СССР Н. И. Ежов подписал оперативный приказ «О ликвидации польских диверсионно-шпионских групп и организаций ПОВ [Польской военной организации]», который вместе с закрытым письмом «О фашистско-повстанческой, шпионской, диверсионной, пораженческой и террористической деятельности польской разведки в СССР» был разослан во все местные органы НКВД. Под угрозой репрессий оказалось все польское население СССР. Приказ создавал особый внесудебный орган — «двойку» (Комиссия НКВД и Прокурора СССР). В регионах создавались местные комиссии в составе начальника регионального управления НКВД и местного прокурора (своеобразная региональная «двойка»), которые каждые десять дней составляли списки обвиняемых с кратким изложением сути обвинения, так называемые «альбомы». «Альбомы» отправлялись в Москву, где окончательное решение принималось наркомом внутренних дел СССР и Прокурором СССР или их заместителями. Такой порядок осуждения стал именоваться «альбомным». В репрессивной кампании были также задействованы Особое совещание при НКВД СССР и военные трибуналы. Всего по «польской операции» было осуждено 139 815 человек, из которых 111 071 были приговорены к расстрелу. Особенно сильно репрессивная кампания затронула места компактного проживания поляков: Каменец-Подольскую, Житомирскую и Винницкую области Украины.

Интервью записано 29 декабря 2016 года.

Режиссеры Ирина Бузина и Вероника Соловьева.

Оператор Наталья Макарова.

Железовская Инна Борисовна родилась в 1930 году в Москве. Ее отец Борис Иванович Железовский служил в Красной армии, затем учился на чертежных и бухгалтерских курсах в Москве. Работал в Очаковском трамвайном депо им. Апакова, позже — на кондитерской фабрике «Красный Октябрь». Мать — Железовская Любовь Ефимовна (урожденная Гранат) — окончила консерваторию, была музыкальным работником в детском саду. 29 апреля 1938 года Бориса Ивановича арестовали на основании доноса. Особым совещанием при НКВД его приговорили к восьми годам ИТЛ по ст. 58–10 УК РСФСР. Наказание отбывал в Коми АССР (Локчимлаг, Устьвымлаг). Находясь в заключении, вел активную переписку с женой и дочерью, участвовал в ее воспитании. Умер от болезни и истощения в апреле 1943 года, не дожив трех лет до окончания срока, в поселке Вожаель. В 1948 году по совету своей матери Инна Борисовна поступила в медицинский институт — начиналась очередная волна репрессий, и было принято решение выбрать ту профессию, которая может пригодиться в лагере. Борис Иванович Железовский реабилитирован в 1989 году.