Владимир Пропп - Неизвестный В. Я. Пропп

Мне хочется попытаться написать что-нибудь о Воле — не для печати, а для себя и для самых близких к нему лиц, кому он дорог как человек. Что-то вроде воспоминаний о друге, что-то в плане «совершенно личном».

Мне хотелось как бы вновь почувствовать на время в своей руке Волину руку, услышать его голос, в чем-то глубже понять его взгляды и характер, вновь погрузиться в ту добрую, дружескую атмосферу, которая всегда возникала при наших с ним встречах, беседах.

И вот, вникая в содержание Волиных писем, в наш эпистолярный диалог, я чувствую, что наша переписка вызывает к жизни целые вереницы мыслей и образов и сама собой превращается в тетрадь воспоминаний об ушедшем друге. Этому помогают и фотоснимки.

Воля вновь встает передо мной в своеобразии своего физического облика со всеми особенностями своей личности.

Я думаю о Воле, я вспоминаю о нем...

И, прежде всего, конечно, вспоминается основное и самое дорогое — это глубокая, его верная дружественность ко мне. Как хорошо отражена она в его письмах! Его сердечное отношение чувствуется буквально в каждой строке и порой звучит нежно и трогательно. 20.X.1951 он пишет: «Дорогой друг, Ты не будь на меня в обиде, что я так долго Тебе не отвечал <...>. Я очень, очень соскучился о Тебе. Мечтаю Тебя повидать. Хочу к Тебе, буду ждать Твоего сигнала».

Для него были характерны внимательность и заботливость. 20 сентября 1954 г. он пишет: «Дорогой мой Витя! Как хорошо, что Ты мне написал! Когда Ты от меня ушел, я вдруг как-то испугался за Тебя <...>. Твоя одышка мне сильно не понравилась...»

Стоило мне почему-либо задержаться с письмом, как у него возникала острая тревога о моем состоянии. Письмо от 29 августа 1959 г. в Остер Черниговской области начинается словами: «Дорогой мой друг! Я нахожусь за Тебя в смертельной тревоге и тоске. Все время были подробнейшие и интереснейшие письма, а потом вдруг — как рукой сняло». Аналогичные чувства звучат в письме от 11.VII.67. Получив от меня весточку из Тарусы [126] Таруса — город в Калужской области. , он восклицает: «Наконец! Дорогой мой Витя, если б Ты знал, как у меня о Тебе изныла душа...»

Эта настороженная заботливость о близких, тревога о них были вообще глубоко свойственны Воле. 18.VIII.1963 он взволнован тем обстоятельством, что Муся, как будто раньше, чем хотела, уехала из Тарусы и что нет от нее письма. «Напиши хоть Ты, если что-либо знаешь, — пишет он мне. — Не случилось ли чего-нибудь?» И тут же продолжает: «Зато большую радость я имею от Миши [127] Миша — Михаил Владимирович Пропп (р. 1937), сын Владимира Яковлевича от второго брака, известный морской биолог, доктор биологических наук. : их экспедиция к гейзерам и вулканам [128] Миша с женой Луизой ездили в экспедицию на Камчатку. — Прим. В. Ш. благополучно кончилась, о чем я сегодня получил телеграмму. Наши дети радуют нас главным образом тем, что они не тонут, не обрушиваются со скал и остаются живы. Тебе это еще предстоит испытать, когда Таточка [129] Таточка — Татьяна Викторовна Шабунина (р. 1954) — дочь В. С. Шабунина. сделается альпинисткой или заведет себе мотоциклетку».

В его письме от 19 февраля 1955 г. из здравницы «Репино» есть такие строки: «Здесь я отдыхаю всем телом, а душой меньше. Сын болен ангиной, и мне иногда кажется, что надо было бросить здравницу и ехать домой». А Мише в это время уже было 18 лет, и он находился в прекрасных условиях, и мать и другие родные были при нем!

30.VI.60 он пишет с волнением: «У меня большое горе: мой внук Митя [130] Митя — Дмитрий Анатольевич Шурыгин (р. 1956) — внук Владимира Яковлевича, сын Елены Владимировны. <...> заболел, по-видимому, лейкозом. По письмам я не все могу понять <...>. Ты уж прости, что я Тебе про это пишу, но я ни о чем другом думать не могу».

<...> Таких знаков заботливости и волнений в его письмах множество. Может быть, эти опасения иной раз были чрезмерны. Но они говорят о его искренней любви к тем, о ком он так беспокоился.

Его внимание к другим могло простираться до мелочей. Он всегда подробно расспрашивал о ходе даже незначительных заболеваний, об изменении самочувствия, огорчался при ухудшениях, испытывал облегчение, если дело шло на поправку. <...>

А вот к своему личному здоровью он такого внимания не проявлял и не любил распространяться о своих недугах. Мне как врачу он говорил больше, чем другим, но и то чаще всего был скуп и краток. В своем первом письме (от 2.XII.1953) он своему здоровью уделяет лишь одну строку: «У меня был инфаркт, сердце надорвано, и я полуинвалид, но духом и умом пока бодр». При ухудшениях самочувствия он не только не афишировал этого, но скорее был склонен скрывать свое состояние, чтобы не тревожить близких. Так, в письме от 22.X.1962 он пишет: «Я бы забежал к Тебе, но очень занят, переутомлен и чувствую себя весьма скверно (не говори жене)».

Как в данном случае, так и при других ухудшениях его самочувствия причиной этого чаще всего было переутомление работой. Его служебная нагрузка профессора кафедры русской литературы в Университете была далеко не равномерной в течение года. Особенно тяжелы для него были периоды поверочных экзаменов (в январе и в начале лета). В эти сессии он дорабатывался иногда до глубокого переутомления. 10.I.1957 он пишет: «Я экзаменую до потери сознания. Экзамены длятся до 2–4 часов, но вечером после этого я уже не гожусь никуда, даже пальто лень надеть, хочется только лежать. Последний экзамен у меня 15-го, и после этого я к Тебе приду запросто и неожиданно, отдохнуть душой и телом». А 20.VI.58: «Ты знаешь, я бесконечно экзаменую, и вечерами болит голова...» 16.I.64: «Моя каторга кончится 24 января. До этого я каждый день экзаменую». Но надо помнить, что его деятельность отнюдь не ограничивалась чтением лекций, проведением экзаменов, руководством аспирантами, участием в заседаниях кафедры и ученых советов Университета: помимо всего этого он вел большую исследовательскую работу, писал научные труды; эти труды нужно было готовить к печати, причем издательства нередко назначали очень сжатые сроки. Сверх того, ему как крупнейшему специалисту иногда поручалось ответственное и трудоемкое редактирование крупных работ, например, трехтомного издания «Народных русских сказок» А. Н. Афанасьева [131] Народные русские сказки А. Н. Афанасьева: В 3 т. Подготовка текста и примеч. В. Я. Проппа. М., 1957. . Ему приходилось рецензировать много диссертаций — кандидатских и докторских — и выступать оппонентом на защите некоторых из них...

Случалось, что несколько таких работ совпадало по времени, тогда для Воли наступали особенно трудные дни. Его загруженность превосходила его реальные силы, и он изнемогал под бременем работ. 20.X.54 дело доходит буквально до крика души: «У меня на столе и рояле несколько тысяч страниц, которые надо отредактировать, отрецензировать, проверить и т. д. Это какой-то кошмар, от которого я не сплю. У меня уже делается почти хроническая мигрень». 20.I.55: «Мне <...> даже побриться некогда, я получил корректуру своей книги [132] Речь идет, вероятно, о монографии «Русский героический эпос» (Л., 1955; 2-е изд. Л., 1958). , причем всей сразу (555 стр.) с совершенно сумасшедшим графиком, невыполнение которого вызовет простой машины и соответствующие неустойки. Поэтому, когда я не экзаменую, я день и ночь правлю <...>. Кроме того, в начале февраля меня вынуждают выступить с докладом о 50-летии революции. <...> Да, попал я в переделку!»