Роберто Скарфоне - Путин, прости их!

Это случилось майским днем, в шесть часов утра в отделении урологии одной из московских больниц. Порывы ветра над Москвой-рекой приносили свежий аромат цветущих берез через распахнутые окна.

Больной увидел в конце коридора стремительно идущую навстречу стройную девушку. Желтые брючки, белый пиджак, светлые волосы собраны на затылке в длинный пучок. В ней с первого взгляда чувствовалось сочетание силы, кокетства и дерзости амазонки перед битвой. Когда она подошла ближе, он заметил на ее шее стетоскоп, разглядел даже алый лак на пальчиках ног, обутых в летние босоножки.

Молодая врач остановилась перед ним, одиноко стоявшем в коридоре, желая, по-видимому, о чем-то осведомиться.

Ночь для больного с проблемами простаты кажется бесконечной, преследует только одна мысль: что у меня – доброкачественная опухоль, выросшая до размера яблока или, неужели, самое худшее… рак? Только эти мысли, и никаких других. Один час беспокойного сна, и снова в коридор, шагать взад и вперед, с десяти вечера до шести утра, когда принесут термометр.

Утро – это совсем другое. Утром обязательный обход заведующего отделением. Он входит в палату со своей свитой, десятком врачей и медсестер. В России больше, чем в Нью-Йорке или Париже, понимаешь, что речь идет о физическом поединке между врачом и болезнью, борьбой один на один между человеком в белом халате и недугом.

Так как «скорая помощь» доставила больного с опозданием, врач особенно строго соблюдает профессиональную этику по отношению к поступившему.

У постели пациента лечащий врач сосредоточенно зачитывает медицинскую карту. Его почтительно слушают с полдюжины врачей и несколько студентов последнего курса.

Затем заведующий отделением делает свое заключение: новое клиническое обследование, название медикаментов, операция. Ассистент тут же документирует слова профессора в медицинскую карту.

Напуганный больной ничего не понимает из услышанного на загадочном языке врачей и фармацевтов. Он шепотом спрашивает перевода у медбрата, который здесь типично толстовский.

Кто читал «Смерть Ивана Ильича», поймет, что под этим подразумевается. Медбрат в соответствии со своим статусом – самый последний в окружении заведующего. Больной интересуется: «Что означает томирекс, фламбуен?» Тот умоляет: «Тише, тише, подождите… профессор говорит, потом все объясню».

Слова заведующего автоматически становятся окончательным приговором, так как в отделении он абсолютный монарх. Этот приговор, записанный ассистентом в медицинскую карту, сохранится в документах, закрытых в несгораемом шкафу известной больницы, своего рода Ватикана медицинского искусства.

Вот приговор, который позднее подробно разъяснит медбрат. Заключение профессора: это «мертвый» захват чемпиона, это «удавка» или удар в корпус, чтобы повергнуть болезнь плашмя на ковер.

На очереди у руководства следующий пациент.

Затем ранним утром – встреча с докторшей, высокой, лучезарной, источающей запах молодой женщины. Она поинтересоваласьего самочувствием. Он ответил. Та с улыбкой кивнула. Ведь она все знала. А быть в шесть утра на ногах – это ее профессиональная обязанность, как дежурного врача. Поэтому она и была в курсе всего. Такая молодая, но она уже готова стать ассистентом заведующего. Вдруг неожиданно она запускает свою свободную руку ему под пижаму. Причиной служит профессиональное рвение: она хочет проконтролировать состояние катетера.

Представьте себе эту тонкую руку, точеные пальцы, ногти, покрытые тем же ярким лаком, что и на пальчиках ее ног в ее божественных летних туфельках. Только однажды он видел подобные ноги, и то была римская копия греческой Венеры в Сиракузах. Больной ловко успевает удержать за кисть руку, протянутую к несчастной части тела, истязаемой катетером. Дьявольская пластиковая трубка становится еще более инфернальной, когда молодая доктор собирается обследовать больной орган, да еще в шесть часов утра в пустынном коридоре больницы. Она передумывает и убирает руку, которую дерзкий больной, не желающий быть больным, посмел задержать. Она настоящий доктор. Пусть этим занимается Николаевич, ассистент заведующего, высотой два метра, этакий русский вариант Майкла Тайсона. «Посмотрим, удержит ли он руку больного», – казалось, думала, удаляясь, врач.

Больной остался в коридоре в полном одиночестве. В воздухе еще витал запах женщины. В его голове сохранился нестираемый образ точеной руки, опускающейся под резинку пижамы. Больная часть его тела как бы вышла из летаргии и подняла голову: она больше не чувствовала безжалостного катетера, безразличного к борьбе между недугом и здоровьем, удовольствием и страданием, жизнью и смертью. Вдруг в голову больного, желавшего отвлечься от грустных мыслей, пришел огромный клоун, которого он как-то видел в Московском цирке. И он бессильно и горько заплакал…

Под холмом, с высоты которого Наполеон наблюдал за сражением, распростерто Бородинское поле (три дня пешего перехода от Москвы до села Бородино), на котором и происходила эта решающая битва между русской и французской армиями. Мы находимся метрах в тридцати от того места, где, предположительно, располагался Бонапарт; перед нашими глазами картина райской жизни, при этом мы сами переживаем адовы муки.

30 августа 2012 года – такой же жаркий день, как тогда, двести лет назад. В августе в России нередко случаются грозы, но в тот день, как и сейчас, ярко светило солнце. По крайней мере, так утверждают историки. Картина Рая, которую мы наблюдаем, представляет собой пруд у подножия нашего деревянного домика, в котором плещутся утки, сбившиеся в стаю у берега; Ад – это облако, сотканное из миллиардов комаров, которые безжалостно терзают наши тела. Нужно постоянно отмахиваться от атакующих кровососов, потому что если этой мерой безопасности пренебречь, один из них обязательно залетит в нос или в рот, поэтому на всякий случай лучше держать рот закрытым.

Татьяна объясняет нам причину инвазии насекомых. В саду, рядом с домиком, растут четыре яблони, оставленные без присмотра, их плоды десятками валяются на земле, – легкая добыча для насекомых, устроивших по этому случаю праздник. Интересно, в тот день в Бородино, когда разразилось одно из самых крупных сражений в истории войн, тоже были комары, существовал ли этот пруд? «Конечно», – утверждает Татьяна, но леса, что по левую руку от нас, между домом и равниной, точно не было.

Это ошибка многих, берущихся описывать обстоятельства сражения полвека спустя, как это сделал граф Лев Толстой в романе «Война и мир», где Бородинская битва является ключевым моментом его монументального произведения; писатель проявляет себя поистине всеведующим: он сообщает мельчайшие подробности из жизни Наполеона или Александра I, русского императора, противостоявшего нашествию французов.